Terminus a quo, то же, которое достигается, – Terminus adquem»[163]. То есть движение – это изменение пространственных характеристик тела, это движение в пространстве и в то же время его текстуализация. В системе Гоббса пространство выступает как тело абсолютного субъекта, заключает в себе сущность абсолютного тела. Абсолютное тело выступает как абсолютный объект, определяемый к существованию абсолютным субъектом посредством пространства. Согласно Декарту, «Я» представляет собой две различные субстанции – это и мышление, и место, где осуществляется мышление[164].

В таком контексте особый интерес представляет визуальная картографическая минидрама внутри «Комедии ошибок» Шекспира, фиксирующая аспект гендерной глобализации потока образных метаморфоз пьесы. Один из героев по ходу действия при ироничном описании претенциозной кухарки (заявляющей в произведении свои права чуть ли не на «управление государством») отмечает, что она в своих формальных очертаниях сферична словно глобус и на ее теле можно обнаружить любые страны света. Ирландия находится на задней части, о чем можно судить по топям, Франция на лбу, «вооруженном и поднявшемся войною против собственных волос», Шотландия – там, «где голо и шероховато: на ладонях», (что очевидно по ее бесплодности), а Англия – на подбородке, «судя по соленой влаге, протекающей между этою частью ее тела и Францией». Испания уподобляется процессу вдоха-выдоха, а Америка и обе Индии располагаются «на ее носу, украшенном сверху донизу рубинами, карбункулами и сапфирами; все они рассыпали свои сокровища под горячим дыханием Испании, выславшей целые армады галер для нагрузки под ее носом». Что касается «Бельгии и Нидерландской низменности» – «так низко я не стал смотреть»[165].

Посредством картографии здесь выражена актуальная (вполне в духе позднейших «разных прочих шведов») политическая телесность в контексте тогдашней эстетики преподнесения пространственных представлений, с интуитивным постижением его горизонтального (собственно география) и вертикального (телесность) измерений.

В контексте позднейшего гендерного эпистемиологического поворота возникает вопрос – есть ли у женщины обратный способ структурирования мира, противоположный мужскому? Мужчины остаются исходным пунктом образного формулирования, а женщины – объектом и вследствие этого отклонением от имплицитно мужского субъекта.

В книге «Феминизм и география» Джилиан Роуз выдвинула новаторскую концепцию гендерного субъекта, задуманного с точки зрения его положения в том, что она называет «парадоксальным пространством»[166]. Эта концепция стимулировала радикальное переосмысление гендера, пространства и отношений между ними таким образом, чтобы помочь объяснить некоторые сложности и противоречия, связанные с разнообразным опытом женщин, и, что важно, предложить новые воображаемые географии. Для Роуз парадоксальное пространство «является пространством, воображаемым для того, чтобы артикулировать беспокойное отношение к гегемонистским дискурсам», которые ограничивают нашу способность ощущать и выражать различия, за исключением дуалистического различия между «Мужчиной» и «Женщиной». Исключая все, что не может быть втиснуто в гендерную бинарность, эта система представляет нас как людей, которые ведут себя и верят в соответствии с давно установившимися патриархальными принципами и воспринимают социальное пространство исключительно с точки зрения простого гендерного разделения. Потенциально разрушительные и освободительные различия между женщинами (и мужчинами) не учитываются в пространственном уравнении, в результате чего мы застреваем в ограничительном и иерархическом социальном пространстве. Более того, реальные различия, порожденные другими осями социальной идентичности, такими как возраст, «раса», сексуальность и класс, сводятся к поверхностным вариациям на заданную описательную тему.

Географическое воображение – мужеское по своей природе и происхождению, что дает привилегии и предоставляет мужчинам место для самовыражения и навязывания себя в своем сопоставительном окружении. Напротив, женщины «не часто жестикулируют и шагают, растягиваются и толкаются до предела своих физических возможностей»[167]. Одно из объяснений этого ограниченного чувства пространственности связано с повышенным осознанием женщинами воплощения, связанным с ощущением того, что они являются объектом чужих (потенциально оценивающих) взглядов, что создает и укрепляет представление о том, что пространство не принадлежит им. По этой причине женщины редко претендуют на пространство или контролируют его, а скорее захвачены и ограничены им.

Новую панораму гендерной (феминистической) художественной геоисториософии поверх собственно гендера развернул Максимилиан Волошин в стихотворении-сценарии «Европа».

Пойми, земли меняющийся вид,

Материков живые очертанья,

Их органы, их формы, их названья

Водами океана рождены.

И вот она, подобная кораллу,

Приросшая к Кавказу и к Уралу,

Земля морей и полуостровов…

Здесь вздутая, там сдавленная узко,

В парче лесов и в панцире хребтов,

Жемчужница огромного моллюска,

Атлантикой рожденная из пен,

Опаснейшая из морских сирен.

Страстей ее горючие сплетенья

Мерцают звездами на токах вод,

Извилистых и сложных, как растенья.

Она водами дышит и живет.

Ее провидели в лучистой сфере

Блудницею, сидящею на звере,

На водах многих, с чашею в руке,

И девушкой, лежащей на быке.

Полярным льдам уста ее открыты,

У пояса, среди сапфирных влаг,

Как пчельный рой у чресел Афродиты,

Раскинул острова Архипелаг.

Сюда ведут страстных желаний тропы,

Здесь матерние органы Европы.

Здесь, жгучее дрожанье затая,

В глубоких влучинах укрытая стихия,

Чувствилище и похотник ее,

Безумила народы Византия.

И здесь как муж поял ее Ислам:

Воль Азии вершитель и предстатель,

Сквозь бычий ход Махмут завоеватель

Проник к ее заветным берегам.

И зачала, и понесла во чреве

Русь – третий Рим – слепой и страстный плод —

Да зачатое в ярости и в гневе

Собой Восток и Запад сопряжет.

Но, роковым охвачен нетерпеньем,

Все исказил неистовый хирург,

Что кесаревым вылущил сеченьем

Незрелый плод славянства – Петербург.

Согласно Дорин Мэсси (1984), уникальность места можно понимать как выражение особого сочетания социальных отношений, простирающихся далеко за пределы этого места. Места можно понимать с точки зрения «комбинации их последовательности ролей в ряду более широких, национальных и международных, пространственных разделений труда»[168]. Эта интерпретация концептуализирует социальные отношения, места и их взаимосвязи как слои, отложенные один поверх другого, и из-за параллелей с тем, как откладываются осадочные породы, ее часто называют «геологической метафорой».

В связи с этим позволю также привести основанное на эффектно провальной в своей визуальной (вследствие чего и буквальной) неточности акустики ради «геологической метафоре» стихотворение Владимира Микушевича «Климат».

Только теперь Коктебель оказался клиникой клана

Хилого, чье ремесло кланяться, клянчить и клясть,

Но милосердия нет у горы Клементьева; имя

Немилосердное нам напоминает клеймо,

Чтобы постыдный ожог считался здоровым загаром,

А киммерийский капкан капищем каперсов слыл,

Даже