— Штормит?

— Уходим от тайфуна, — ответил Симонов.

— Разгрузку-то закончили? — Шухов спросил и даже испугался: о каких-то вишнях, о мяте мысли, а самое-то главное забыл... Как же можно об этом забыть? Совсем раскис.

— Давно, Семен Петрович.

— Погоди, сколько ж времени прошло?

— Четвертые сутки.

— Да ты что! И я все лежу?

— Полежите, надо отдохнуть после такого купанья.

«А Крылов-то не лежит», — хотел сказать Шухов, но понял, что слова эти неуместны.

— Расскажи, как разгрузились.

Симонов встал. Шухов повернул голову и впервые за долгое время увидел лицо фельдшера не вблизи, а издали. Впервые за долгое время... Значит, правда — лежит несколько суток.

— Там все в порядке было, Семен Петрович. — Симонов прошелся по каюте, отдыхая от надоевшего сиденья. — За три рейса все перебросили. — Он помолчал, раздумывая, рассказывать ли о другом, и, поймав взгляд Шухова, решил, что надо рассказать. — Как вас волной накрыло, мы увидели сразу. Послали второй вельбот — с Комаровым. Сели вы крепко. Крутились, крутились мы, сами чуть не застряли. Потом трос закрепили, воду откачали — и то еле стащили с камней. Подтянули вельбот, перенесли вас к себе. Сначала думали: замерзли вы — так закоченели, пришлось резать одежду — не снимешь. Потом в одеяла вас завернули, растирать начали, тут и к «Томи» подошли — в баню, в парок, сами помните...

Симонов достал сигареты, но спохватился и спрятал.

— Иди, покури. Мне легче, полежу один.

Шухов повернулся на бок и осмотрел каюту, и все вдруг показалось непривычным, будто не был здесь много месяцев. И сделалось вдруг радостно от того, что жив, что вернулся, что увидит Крылова и Кононова и не раз еще сходит на рейдовую разгрузку.

6

Было в Дудинке. Ужинали. Вошел капитан, отлучавшийся по делам в контору. «Хотите на Хантайку? Теплоход у борта, сейчас уходит». Я вскочил, схватил фотоаппарат, полбуханки хлеба и спрыгнул на речной трамвайчик, тотчас отваливший. «Встретимся в устье Хантайки через сутки!» — на прощанье крикнул капитан.

В салоне полно народу, душно. Объявили танцы. И появился парень навеселе, с явным намерением победокурить. И тут подошла к нему и пригласила танцевать девушка чудесной, шемаханской какой-то красоты. Парень, сраженный ее красотой (именно «сраженный красотой»), мгновенно оставил свою задиристость.

Где-то в уголке наметился спор («уважаешь — не уважаешь»). Шемаханская красавица — тотчас туда, и уже танцует с этаким видавшим виды, но подобных девушек, конечно же, не видавшим и потому сразу присмиревшим.

Ну разве можно не познакомиться с ней! Она инструктор райкома комсомола из Дудинки. С этим рейсом едут давать концерт в селение кетов — выше по Енисею. («Знаете кетов? Малая народность. Очень своеобразны. Пришлось выучить их язык...») А как говорит, какой голос, какие глаза, какая искренность и энергия! Коса выбилась из-под штурмовки — до колен, вторая прячется змеей вокруг пояса. Комсомольская работа — это жизнь, это все. Летом по реке в поселки, зимой — на фактории («название устарело, но мы так говорим еще «фактории»). «Представляете: полярное сияние, и собачьи упряжки бегут на север, на север... Вроде бы уж некуда севернее, а все едем, едем...»

Никогда ни до этого, ни потом нигде не видел такой необычайной, немыслимой, неописуемой красавицы. Все в ней было совершенно — и облик, и слова, и характер, и отношение к людям — уменье каждому сказать что надо, и сказать искренне, и потому убедительно (в этом тоже красота!).

Написать бы о ней! А не написалось.

Они сошли часа в три ночи у обрыва на левом берегу (там лежал вечный пласт снега). К тому времени страсти в салоне улеглись отдыхать на диванчики, и просто на пол, на чемоданы и рюкзаки. А утром я познакомился с героем, которого представлю вам ниже. Сойдя на берег и оттащив его неподъемный чемодан, мы пошли к створу строительства тогда еще будущей Хантайской ГЭС. Грохочущий водопад, вагонетка на тросе, протянутом от скалы до скалы, первый намек на будущий город — палатка в темной тайге...

С тем же теплоходиком вернулся на Енисей. В неоглядной вечерней шири и тумане нашу посудину заметили в локатор, и мы благополучно встретились посреди реки.

ЛЕТНИЙ СНЕГ ПО СКЛОНАМ

...И когда на экране локатора мелькнула зеленая искорка, в левой протоке, у острова, капитан сказал:

— Вот он, твой «омик». Собирайся.

Слышалось в голосе его сожаление, и это тронуло Алексея. И стало не по себе, неловко — нечем отплатить за его доброту... Вот ведь и довез, и сдружились за рейс, и приказал включить локатор, отыскать «омик» — букашку-теплоходишко среди неохватной реки, и жалеет отпускать. А чего бы вроде? Никто ему Алексей. Знаком с его сыном — только и всего. Первый раз встретились и, может, никогда больше не увидятся... Но понравились один другому. Так вот, беспричинно, без дела, без нужды понравились... И Алексею вроде уж отказаться от своей затеи — не ездить на стройку, остаться на рефрижераторе. Нужен капитану электрик...

— Значит, решил без поворота? Приставать «омику»? — с безнадежностью спросил капитан.

— Да... Приставать...

Алексей посмотрел еще раз на экран. Зеленая букашка подползала к самому центру, откуда бежал неторопливый луч, к центру, который обозначал их рефрижератор и рубку, где они стояли сейчас, и над которой крутилась антенна локатора.

И вот уж в дымке, закрывавшей даль, показался теплоходик, словно прозрачный, нереальный какой-то. Но чем ближе, тем плотней и явственней проступал его контур, борт, поручни... И черная фигура, отделившаяся от рубки, сдавленно сказала в мегафон:

— На «Арктике»! Подходим к правому борту.

Капитан вышел вслед за Алексеем.

— Подумай все-таки. Осмотрись там и подумай. Мы через две недели сюда придем опять...

Это он вместо «до свиданья» сказал.

Алексей сжал его руку. Нет уж, не затем добирался в такую даль. Как решил, так и будет.

Чемодан, заранее прислоненный к борту, совсем сырой от росы, Алексей взялся за мокрую ручку, но капитан сказал, что подаст. И Алексей, придержавшись за поручень, прыгнул на «омик».

Капитан перегнулся с чемоданом.