Нельзя было разобрать, что творится вокруг. Грохочущая толчея, хаос... Их подкидывало и валяло... И мгновенья ожиданья не кончались, они тянулись, разрастались, и до самого последнего ждалось лучшее, перелом...

Мотор не мог справиться с неистовой сивой кипенью, бросившейся под вельбот. Их потащило в море, к подводной гряде.

Шухов видел, как мгновенно Крылов понял его растерянность и бессилие, как испуганно сжал губы и стал поразительно похож на Дашу. Просто одно лицо. Шухов помнил: такой она стала, когда он решился и сказал ей... Она так же сжала губы, испуганно раскрыла глаза. Она тогда убежала, ничего не ответив.

Все это мелькало уже где-то позади сознания и было странно, что сейчас еще может помниться что-то, не относящееся к делу...

Откатывающейся горой воды их несло на камни. Пожалуй, можно бы бросить штурвал и заглушить мотор — все было уже излишне. Так думалось где-то в глубине сознания, но Шухов боролся до конца, выжимая обороты и удерживая вельбот носом к волне.

Днище заскрежетало по камням.

— Держись! — крикнул Шухов мотористу и успел увидеть, как Крылов вцепился обеими руками в скобу, и сам прижался к штурвалу.

В тот же миг вода перекатила через вельбот, наполнив его до самых бортов. Руки и ноги обожгло ледяной солью. Какое-то время грудь и спина оставались сухими — надутый спасательный жилет не давал воде просочиться, но это совсем недолго. Ледяные струи быстро вползли, охватив тело судорожным ознобом.

И даже в этом переплете можно было благодарить судьбу, что их не выбросило из вельбота. Шухов барахтался возле штурвала, моторист плавал, сжимая посиневшими руками скобу.

Вельбот был непотопляемый, и они смогли бы продержаться даже в открытом море. Здесь же, среди камней, его так заклинило, что сдвинуться с места они не могли, и тут было, пожалуй, еще трудней, чем на просторе. Впрочем, и там, и тут сами они уже не были властны над судьбой. Ледяная вода резала тело, отбирая тепло, сводя ноги судорогой и ознобом. Шухов знал, что выносить это купание можно лишь считанные минуты.

Он подозвал Крылова. У того уже посинели губы. Моторист с трудом двигался.

— Лезь на бак! Лезь, лезь! Выходи из воды! Да ты слышишь? Выходи из воды!

Крылов сразу как-то очумел от неожиданности и с перепугу ослаб, лишился слова, и с ним трудно было совладать. Шухов подсадил неподъемно тяжелого моториста, скользкого, словно обледеневшего. Тот свалился на бак — зубы стучали, хотел что-то сказать, но не смог.

Шухов полез следом, четко отмечая про себя, что ноги почти уже не слушаются из-за холода и руки с трудом ухватывают край борта. Голова была еще совсем свежей, ясной, а тело уже перестывало, не поддавалось приказу мысли.

Он лег рядом Крыловым. Проходившая волна едва не смыла их в море — Шухов успел ухватиться за кнехт и удержал моториста. Он подумал, что скоро не сможет двигаться и тогда их наверняка смоет.

И, с почти невозможным усилием, приподнялся, взял негнущимися пальцами чудом оказавшийся под рукой тонкий трос, запутал его за кнехт позади Крылова, а другой конец, протянув над собой, кое-как зацепил за второй кнехт. Это усилие совсем ослабило Шухова. Но ему было спокойней теперь — не унесет в море, вместе они...

Кругом кипела пена, иногда их захлестывало, вода стекала, унося последнее тепло. Здесь было все-таки самое сухое место, и ждать помощи можно только здесь. Шухов знал, что их заметили с берега и с судна, помощь должна подойти. Должна подойти... Но головы поднять он уже не мог. Попытался позвать моториста и не расслышал собственного голоса. Да Крылов и не ответил бы, он, вероятно, потерял сознание.

«Конец?» — подумал Шухов, и слово «конец» не было страшным. Это было чужое, не его слово, оно всплыло словно бы не в памяти, а где-то в стороне, снаружи... И появилось оно не по его воле. Так уж принято вспоминать это слово напоследок, когда конец приходит нежданно, при полном здравии.

Шухов не сомневался, что их обязательно вызволят из этой западни. Спасут ли — он не знал. Не всегда удается спасти. Сам он спас однажды вовсе безнадежных, промерзших понтонеров. А их спасут ли?..

Ноги и руки уже ничего не чувствовали, холод подкатывал к сердцу, и казалось, все тело вместо крови заполнено ледяной водой. Шухов подумал уже сквозь беспамятство — как хорошо бы очутиться в бане, в горячем пару, чтоб обжигало горло и трещали волосы. Открыть вентиль, чтоб стало совсем темно от пара, чтоб лампочку не видать...

Когда он очнулся и открыл глаза, вокруг был густой пар. Шухов даже подумал сначала, что ослеп, но тут же понял, что это пар. Во рту горело, а пар был совсем холодный, ледяной пар. И чья-то рука с пластмассовым стаканчиком — у самого лица.

— Жив, Шухов? — спросил из пара голос. Не понятно еще, чей голос.

И тут прорисовалось лицо судового фельдшера Симонова. Это голос Симонова — Шухов узнал теперь. И Симонов закричал так, что сделалось больно ушам:

— Шухов жив! Жив Шухов!

Шухов закрыл глаза. Теперь он чувствовал, что ноги его и руки кто-то растирает, и в них входят теплые иголочки — приятно и щекотно покалывает пальцы, и ледяной пар вокруг нагревается, медленно, незаметно почти, а нагревается, обволакивает шубой, принесенной с холода, когда овчина еще полна мороза, но знаешь — скоро согреешься под ней...

И по горлу течет тепло, и все глубже проникает в грудь, в живот. И блаженное спокойствие разливается по всему телу от сознанья, что ты вне опасности, спасен. Теперь ничего непредвиденного уже не случится, ни о чем не надо думать, ни о чем не надо беспокоиться, все сделают другие.

И не успело еще это спокойствие полностью им завладеть, как он вздрогнул от острой и тревожной мысли и попытался приподняться, но не смог.

Вспомнился спасательный жилет Крылова, его закинутая голова с посиневшими губами... Это когда Шухов крепил тросик, чтоб не смыло их в море, — последний раз видел его. Дышал тот или нет? Щеки у него посинели и глаза были закрыты... Крылов!

— Где Крылов? — с усилием спросил Шухов.

Никто не ответил,