К чему? У него удачнейший улов! В типографии сегодня схвачен член подпольного комитета РКП(б) Машевский, у сапожника взят склад с оружием и боеприпасами! Некоторые документы переписаны на машинке, а подлинники, пожалуй, куда-то отправлены. Пропуска, бланки, машинописные копии секретнейших протоколов совещаний ставки чехословацкого корпуса, подписанные генералами Сыровым и Шокоровым и даже доктором Павлом!.. Да еще арестована Грушенька – мадам Машевская! Такого успеха никак не ждал поручик Брахачек. Ему теперь наверняка обеспечены погоны капитана, а подпоручик Богумил Борецкий, командир роты, проглотит собственный язык от зависти. Поручик Брахачек наездом бывает в Красноярске, а вот, пожалуйста, продемонстрировал особый класс высокой работы.

А вся удача поручика Брахачека заключалась в том, что позавчера, когда командир роты Борецкий уехал на станцию Злобино, явился с доносом в сорок девятый эшелон мещанин Циркин. Поручик ухватился за донос и сегодня во второй половине дня в доме Циркина устроил засаду, а поздним вечером при помощи того же Андрея Митрофановича Циркина с тремя стрелками и русским прапорщиком Черненко беспрепятственно проник в дом Миханошина, а тут и мадам Машевская сама пришла, это же… как по-русски? Чудо! Он, поручик Брахачек, сотворил чудо!..

Прасковью вывели два стрелка к дышловой телеге, запряженной откормленными немецкими битюгами. Поручик Брахачек посадил Прасковью рядом с собою, чтобы она не имела возможности перекинуться хотя бы парою слов с Миханошиным. Авдея Миханошина с женою Аксиньей, безутешно плачущей, усадили на другой стороне телеги. Вооруженные стрелки уехали с винтовками наперевес: вдруг налетят бандиты, чтобы отбить арестантов.

Опустевший дом бездетных Авдея и Аксиньи Миханошиных оставили под замком, и ключ от замка взял поручик Брахачек.

Этой же ночью Андрей Митрофанович Циркин с усердным тестем Иваном Никитичем начисто ограбили дом Миханошиных.

Для Прасковьи настала темная ночь…

А было ли в жизни Прасковьи солнце?

Может, не было ни солнца, ни отчего дома, ни земли, ни неба, ни самой Прасковьи с Казимиром Францевичем Машевским?

Тьма, тьма и борьба с кромешной тьмой и тиранией!

X

Их было двое в клетке вагона с забитыми окнами…

Илия и Лэя – так их нарекли когда-то, и они прожили под этими именами каждый шестьдесят семь лет; родили трех дочерей и четырех сыновей, а те – одиннадцать внуков и внучек, но все они – дочери, сыновья, внуки и внучки, племянники и племянницы – находились теперь в другой, недосягаемой для стариков жизни. Старик и старуха вспоминали их, печалились, уверенные, что никогда уже не встретятся с родными под этим небом.

Их, Илию и Лэю Браховичей, убьют или замучают на допросах.

Ай-ай-ай! Горе! Горе!

Что же такое случилось?

Стальные решетки; железный вагон, железные шаги по коридору; звяканье оружия и неизвестность.

Илия трудно и долго думает…

У них была избушка – собственная изба с оградою за тесовым заплотом, с конюшней для иноходца Верика, со стаюшкой для рыжей козы Баськи, с хорошим огородом, колодцем в ограде, ай-ай-ай! Какая изба! И в каком месте! На привокзальной улице – не так далеко от станции с горластыми паровозами и не так далеко от города. Старик зарабатывал на жизнь извозом; он был легковым извозчиком. Вы, конечно, знаете, что такое легковой извозчик! А иноходец? Какой иноходец! Сидишь на облучке с ременными вожжами в руках, а Верик, бог мой, Верик, не бежит, а танцует вальс, покачиваясь с боку на бок. Это надо было видеть. От рыжей лохматой Баськи они всегда имели молоко и к Пасхе – козленка. Сам Илия резал козленка, мазал его кровью косяки и сенную дверь; Лэя жарила козленка целиком с внутренностями – сердцем, легким, печенью, почками, и они съедали его вдвоем, если в гостях не было кого-нибудь из внуков или внучек.

О Яхве! Яхве!

Что-то такое случилось – люди с ума сошли! Истинно так. Все враз оказались недовольными властью, царем, а тут еще война, бог мой! Двух сынов – Якова и Григория – в тюрьму посадили за политику. За эту самую политику! И трех племянников туда же упрятали.

Упал царь! Отрекся от престола. Илия помнит тот ледяной день: ехал на Верике по Большой, и – га-га-га-га! Уррра! Чего «ура»? Какое такое «ура»? Царь упал!..

Сыновья и племянники вышли на свободу…

При совдепии сыновья Илии и племянники взлетели ой как высоко! Даже страшно подумать. А чем все кончилось? Пришли белые с чехословаками, и оба сына с тремя племянниками Илии Браховича бежали на пароходах… Потом их привезли, в тюрьму упрятали. Сидят. Оба сидят. Три племянника тоже сидят.

Потом в избе Браховичей поселилась Селестина. Если была на земле предков Ревекка-красавица, так эта самая Селестина красивее Ревекки! Глаза черные, как маслины, лицом белая, волосы – как смола, и такая добрая, бог мой!..

Когда Лэя была еще невестой (дай бог вспомнить, когда это было? Ой, давно, давно!), она была такая же красавица, как Селестина. Лицо и нос, глаза и подбородок, волосы, ну как есть сама Лэя в семнадцать лет!

Ночами Селестина что-то такое делала, бумага называлась восковкой и еще валик с краской, от которой руки квартирантки были черными, как у красильщика хромовой кожи.

Иногда приходили в избу чешские стрелки и даже сам господин ефрейтор Вацлав! Еще вот Артем из депо. А кто такой Артем? Одно слово – подпольщик.

Ай-ай-ай! Это было совсем, совсем невесело для Илии и Лэи!..

Раза три или четыре, нет, больше, Илию встречал у вокзала Артем, говорил, что надо съездить в одно место. Всегда кому-то чего-то надо! Ну, грузили в экипаж оружие и – ехали, бог мой! Куда ехали?! У Илии холодели руки и ноги от страха!

Лучше не вспоминать!..

Селестина в киоске при вокзале газетами и книгами торговала. Илия видел ее сколько раз, и всегда там были чешские стрелки.

Красавица же, бог мой!

А чем все кончилось?..

Это было в субботу… А в субботу Илия всегда отдыхал по закону Моисееву, а как же?

Селестина пришла на обед, а с нею – ефрейтор Вацлав и трое стрелков… Кто их знает, как их звали! Илия не спрашивал. Разве это его дело – спрашивать?

Они что-то читали на чешском языке. Надо сказать, до чего же умница эта самая Селестина! Она не только понимала по-чешски, но даже читала.

Лэя теребила козью шерсть – пух, чтоб он был без примеси ворсинок. Для шарфа внуку или внучке – какая разница? Всем надо, если дед и бабка живые. Всем надо!

Залаяла собака… Какая там была у них собака?! Просто маленький песик; попросился из избы, и кто-то его в ограде потревожил. Илия пошел за песиком, и вот вам – господин офицер, а с ним пятеро стрелков с короткими винтовками и ножевыми штыками. Эге, подумал Илия, неладно… Нет, он ничего такого не успел подумать. Офицер погрозил револьвером – разве что-нибудь подумаешь?..

Всех арестовали. Как есть всех! Квартирантку, Илию и Лэю. И ефрейтора Вацлава со стрелками (они были у них без оружия).

Илия знал – верите или нет, но он знал, что рано или поздно их возьмут.

Взяли Илию и Лэю. А разве Лэя в чем-нибудь виновата? О, Яхве! За что караешь? Она ни в чем не виновата! Но ее взяли, а от козы Баськи остался пух…

Сперва связали руки чешским стрелкам. Илия еще подумал: «Ага! Своих вяжут. Ну, пусть вяжут. Разве он имеет что-нибудь против?» А ефрейтору Вацлаву сам господин офицер побил лицо. Ох, как он его бил! Это надо было видеть. Илия видел, Лэя видела. Нет, Лэя ничего такого не видела. Лэя так перепугалась, что ничего такого не видела.

А потом господин офицер спросил: кто живет с ними в избе? Есть ли у них дети? Илия успел взглянуть на Лэю! Она знает, как он на нее взглянул! Это же надо, а! Господин офицер думает, что если Илия – просто еврей-извозчик, то он уже дурак! Офицер напрасно так думает! И это все. Лэя сразу поняла: надо спасать детей и внуков. Нет!.. Нет!.. У них никого нет. Никогда никого не было.

Ой-ой, горе! Горе!

А потом господин офицер приказал: «Собирайтесь».

Ах, боже мой! Как это было страшно! Илия сказал: что же будет с избой? Что будет с Вериком и Баськой? Офицер спросил: кто такой Верик и Баська? Это ваши