«Пролетариат» — это название той гипотетической массы, цели которой Ленин, как хороший русский, отождествлял со своими собственными. Но это слово, если использовать его в марксистском смысле, обозначает постоянный приток наемной рабочей силы по зову экономического — то есть капиталистического — спроса. К сожалению, именно такого типа массы едва ли существовали в России во время революции[479].

Или предложение перенести останки Маркса в мавзолей Ленина:

Гуляя по Москве 22 января, я не мог не думать о том, каким изящным и вместе с тем недорогим жестом Британского правительства было бы извлечение костей Маркса и его Дженни на Хайгейтском кладбище и передача их России. Ленин, в конце концов, только второй наилучший[480].

Ил. 63. Роберт Байрон. «Место будущего строительства Дворца Советов. Слева — руины храма Христа Спасителя, справа — церковь Похвалы Пресвятой Богородицы, снесенной в 1932». Фотография из журнала The Architectural Review. 1932. Vol. 71. № 426. May. P. 196

Или откровенная насмешка над этикетажем в ГМНЗИ, отражавшим «классовый» принцип устройства экспозиции:

Над входом в каждый зал — надписи, которые должны помочь не столь утонченным зрителям. Публикуя здесь некоторые из них, я воздержусь от комментариев, которые могут показаться дерзкими для английского читателя и обидными для моих русских друзей.

Моне: период перехода от капитализма к империализму; вкус промышленной буржуазии.

Сезанн: ранний период империализма; вкус промышленной буржуазии.

Писсарро и Сислей: ранний период империализма; вкус промышленной буржуазии.

Гоген: вкус рантье.

Гросс и Синьяк: вкус мелкой и средней буржуазии, под влиянием господства промышленной буржуазии.

Ван Гог: вкус мелкой буржуазии.

Матисс: период упадка империализма; вкус рантье[481].

Текст Байрона со всей очевидностью принадлежал к хорошо понятной в Англии традиции восемнадцативекового «дилетантизма», перенесенной в XX век.

Любеткин был полной противоположностью Байрону: у того — надменная ирония, здесь — принципиальная серьезность. Марксист, архитектор, учившийся в Свомасе и Вхутемасе (у Ладовского и Родченко), в 1922 году он уехал из Москвы в Берлин, возможно, в качестве сопровождающего 1‐ю русскую художественную выставку, затем переехал в Польшу, а в 1925 году — в Париж, где был переводчиком при павильоне СССР на Международной выставке декоративного искусства (и должен был пересечься с Аркиным), а позже познакомился с Ле Корбюзье. Он продолжал выполнять поручения советского торгпредства в Париже, и в 1931 году оказался в Лондоне, где должен был отобрать британских кандидатов для участия в конкурсе на проект Дворца Советов. В Лондоне Любеткин встретился со многими представителями архитектурной элиты, в том числе с Хьюбертом де Кроунином Гастингсом, главным редактором The Architectural Review, который сразу заказал ему статью о советской архитектуре[482]. Раздел Любеткина в журнале назывался «Строители» (The Builders).

Представляя Любеткина британским читателям, редакция неожиданно и, вероятно, авансом, назвала его «одним из самых знаменитых пролетарских архитекторов»[483] (явно игнорируя определение «пролетариата» Байроном). Больше того, редакция предупреждала:

Для английского читателя разговор об архитектуре в терминах «идеологии» будет несколько удивительным. Само это слово может вызвать у него головную боль. Объяснение причин этого недомогания заведет нас очень далеко. Кажется, они отчасти лежат в традиционном английском скептицизме по отношению к любым объяснениям, отчасти — в незнании термина. Идеология — это не более чем предвзятость, с которой подходят к каждой конкретной проблеме. Подобная предвзятость необходима, альтернатива ей ведет к хаосу[484].

«Архитектура как искусство есть идеология», — в том же 1932 году писал Аркин[485]. «Идеология» текста Любеткина, несколько наивная с сегодняшней точки зрения, но, вполне возможно, «удивительная» для англичан тогда, заключалась в трактовке архитектуры с «марксистской материалистической» позиции — с учетом плановой экономики и классовой борьбы:

Требуется создать новый стиль в соответствии с историческим моментом. Марксистский материализм, безусловно, отвергает такие лозунги, как «абсолютная красота», «искусство ради искусства» и «аполитичное искусство». <…> Эстетизм, восхищение абстрактно красивыми вещами, характерен для буржуазной эстетики и, очевидно, представляет определенную идеологию. Применение критерия «красоты» независимо от скрытого в ней содержания невозможно в системе пролетарской эстетики, и если правда то, что «предмет, который мы создали, будет влиять на нас в будущем, важно, чтобы это влияние было, по меньшей мере, идеологически верным»[486].

На теоретическом уровне Любеткин, как и Ильин и Аркин, разделил советскую архитектуру на конструктивизм и формализм. На практическом — на четыре группировки: АСНОВА, АРУ, ОСА (САСС), ВОПРА[487]. Вторая часть его статьи была посвящена градостроительству.

Подробный обзор советской архитектуры был ответом на профессиональный запрос: некоторые британские архитекторы были готовы не только съездить в СССР на экскурсию, но остаться там работать (подобно их немецким коллегам). Редакция поясняла:

Архитекторы, которые поедут работать в Россию, вернутся не с карманами, полными денег, полученных за то, что научили СССР английским методам, английской архитектуре. Наоборот, они вернутся с некоторыми представлениями о коммунистических методах, и чтобы им помочь, мистер Любеткин специально написал обзор различных русских архитектурных группировок. С одной из них английскому архитектору предстоит работать, если он останется в стране. <…> В настоящий момент есть по крайней мере четыре группировки, каждая со своей теорией, стилем (декоративным, символическим, функциональным) и каждая из них претендует на право считаться истинной пролетарской архитектурой[488].

Другое дело, что Любеткин не был в России десять лет, и его знание о ситуации в советской архитектуре оказалось устаревшим или как минимум опосредованным (он сам признавался, что цитировал некоторых советских авторов по памяти[489]). И все его рассуждения о группировках, о формализме и конструктивизме оказались к тому времени уже малоактуальными. В апреле того же 1932 года, когда в Лондоне был сдан в печать русский номер The Architectural Review, в Москве вышло постановление политбюро ЦК «О перестройке литературно-художественных организаций», согласно которому все художественные группировки ликвидировались…

Важно вместе с тем отметить, что интерес к советской архитектуре был вызван и сугубо внутрибританскими дискуссиями о модернизме и национальной традиции. В частности, один из самых влиятельных, но и консервативных британских архитекторов, Реджинальд Бломфилд считал, что модернизм противоречит английскому национальному характеру (englishness) и является исключительно континентальным явлением и «побочным продуктом большевизма»[490]. Публикуя проекты советских конструктивистов (так же, как и скандинавских функционалистов), редакция The Architectural Review подчеркивала интернациональный