Сердце Ядвиги снова сильно забилось. Немного надежды блеснуло в её глазах, но как тут было положиться на такого Томашка, рассудительности которого в таком трудном деле хватить не могло? Незнание города и условий не позволяло ему помочь и указать средства, нужно было, сдаваясь Провидению, поверить неслыханному счастью и тому тщеславию русских, которое им даже догадаться не позволяло, что кто-то может предпринять намерение спастись из тюрьмы побегом.

– Я тут уже, простите, панинка, – сказал спустя какое-то время Томашек, – немного проведал, как бы это могло сделаться, но если бы человек и отважился на это дело, то это ужасно тяжело. Пусть только панинка внимательно послушает, что я скажу. В том же полку, что и я, служит русский, из далёких глубин России и, хоть русский, но это вроде бы человек не их веры, но из тех, что называют старообрядцами. Может, вы слышали, а, может, и не слышали, что они имеют своих ксендзев и свои отдельные церкви в лесах, и богослужение иное, а, так как обычные русские их не любят, так и они испытывают к ним отвращения. Это так, как у нас, униатов, так их там силой к той императорской церкви обращают. Но, хотя их вроде бы всегда обращают, так они своей веры придерживаются. Вот хотя бы и тот, о котором говорю, вроде бы такой же русский, как и другие, но уж предпочитает нас, католиков. Тогда мы с ним очень подружились. И он мне поведал, что якобы где-то под Пруссией, за границей, есть целые деревни его братьев, и так меня начал изучать, местный ли я, побегу ли с ним. Вот, – прибавил Томашек, – (то только беда, что я должен очень долго говорить, но иначе вы бы этого не поняли), тот русский, Никифор, очень умный человек, без него я бы в этом деле ничего не сумел, а как он в него вдаётся; пожалуй, всё хорошо сделает.

Ядвига очень над тем задумалась, безопасно ли было стольких людей допускать к тайне, боялась предательства, умышленного или из-за неловкости, могущей всё выдать. Поэтому, не отказываясь от самопожертвования Томашка, потребовала видеть этого Никифора, который мог быть спасителем Кароля. Но нужно было, не говоря ему ничего, привести его под каким-то другим предлогом.

Томашек взял это на себя и на следующей неделе пришёл с немолодым уже мужчиной, поражающая физиономия, полная серьёзности и суровости которого, припоминала, несмотря на отвратительный мундир, пустынников и аскетов. Какая-то глубокая грусть, на которую осуждает неволя, обливала его лицо, а на челе висела, как туча, забота, которая на нём вырылась глубокими морщинками.

Томашек, ведя Никифора, должен был сперва рассказать ему о своих дамах, о их связях и могуществе, заверяя его, что они одни могут поспособствовать их побегу и никогда на свете их бы не выдали.

Никифор долго колебался, но, привязанный к своей вере и множеству обрядов, взятых из старого закона, такое имел отвращение и пренебрежение к окружающему солдатству, так желал освободиться и присоединиться к староверам, которые под прусской властью должны были искать свободы совести, что, ведомый надеждой, он пошёл с Томашком к его пани.

Разговор со старым солдатом был чрезвычайно труден для панны Ядвиги, не знала она русского, а солдат не знал польского. Томашек же, который служил переводчиком, кроме служебного языка, немного знал по-русски. Однако же, шло это косо, и, взяв Бога в помощь, Ядвига должна была изречь великое слово, что дело шло о побеге узника из цитадели и что выкупом должно было быть не только безопасное препровождение старовера за прусскую границу, но довольно значительная денежная сумма. Русский на это улыбнулся.

– Вы привыкли, – сказал он, – к тем, что берут деньги, но мы не из таких, у меня своих достаточно денег для моих братьев, а что мне они, когда свободы не имею, когда на грязную жизнь этих язычников смотреть должен? Деньги, – добавил он, – за людскую душу я не возьму, но за свободу дайте мне свободу.

Он изрёк это с такой серьёзностью, с таким чувством, что пання Ядвига почувствовала к нему уважение и пробудила в нём доверие. Уже впоследствии было легче договориться об остальном, но и старому Никифору предприятие показалось очень трудным. Он хорошо знал цитадель, все её переходы и входы, охрану и стражу, и по его словам, было только одно средство выйти – переодеться в солдатский мундир. Следовало, однако, так всё устроить, чтобы не скоро заметили побег. Выбрать подходящий час, благоприятствующие обстоятельства и проделать всё быстро и отважно.

Солдат также утверждал, что на один раз побег таким образом может удасться, и обещал всем управлять. Не было, однако, речи ни о дне, ни о подробностях, потому что сперва много приготовлений нужно было сделать. А сначала уведомить и приготовить Кароля. Достать паспорта, расставить коней, заказать укрытия для убегающих на случай яростной погони – всё это упало на одну Ядвигу, которая тут же, отправив обоих солдат, послала к приятелю Кароля.

Несмотря на страх, ибо в случае провала и солдаты, и узник, и те, что этому помогали, могли заплатить жизнью, Ядвига имела какое-то ободрение, что всё может удасться. Вечером пришёл позванный Млот. В салоне было ещё несколько особ, но панна Ядвига его ловко под причиной каких-то книжек отправила в другой конец салона. Её удивило то, что на лице молодого человека она заметила как бы тень какого-то холода и неуверенности.

Млот, как много ему подобных, всегда более богатых и связанных с аристократией, подумал. А так как недавно разошлась весть о пребывании панны Ядвиги в Брюловском дворце, он недоверчивым оком поглядел на панну Ядвигу. Вовсе не догадываясь об этом, она приступила прямо к делу.

– Я велела вас просить, – сказала она, – потому что мне нужна ваша помощь в очень важном деле.

Млот едва на устах мог сдержать вопрос, не думала ли она быть посредником между сторонниками движения и велопольчиками; он прикусил, однако, губы и молчал, но какая-то ироничная улыбка играла на его устах.

– Боюсь, как бы нас не подслушали, – говорила Ядвига, – делайте вид, что с любопытством просматриваете книжки, я тем временем буду говорить. Ты знаешь, пан, что я подруга Кароля, что люблю его, как брата, Кароль вам всем нужен, не правда ли?

Млот ещё недоверчиво, не догадываясь к чему это ведёт, склонил только потакающие голову.

– Нужно освободить Кароля, – говорила Ядвига, – не смейся, пан, я, действительно, слабая женщина, но у меня есть врождённая хитрость