Колин отложил телефон на тумбочку, уперся локтями в колени и сцепил пальцы на затылке, низко наклонившись вперед. Он просидел так несколько минут. Мне хотелось кричать и плакать, ударить его, только бы он наконец открыл рот и произнес хотя бы звук, чтобы объяснить то, что только что произошло.

Я тоже села на другой край кровати, натянула одеяло на грудь, обняла себя за плечи и слегка раскачивалась. Внезапно почувствовала себя такой грязной, что захотелось пойти в душ и провести там под горячей водой все три часа до отлета. Тереть кожу жесткой мочалкой в надежде, что через поры мыло проникнет в самую душу и очистит ее от того слоя грязи, который, наверное, нет шансов смыть.

― Карен беременна, ― тихо сказал Колин и я едва сдержалась, чтобы не завыть. Могла ли наша ситуация стать еще более запутанной и сложной? Могло ли мне стать еще больнее? Оказывается, могло. И стало, как только он произнес следующие слова: ― Я не знал. Она сама узнала, только когда попала в больницу с кровотечением и ей сообщил врач о ее положении. Лана… мы не должны повторять того, что произошло этой ночью. Все это неправильно. Я должен быть рядом со своей девушкой в больнице, утешать ее и вместе ждать ребенка.

― Замолчи, ― попросила я. ― Просто не говори больше ни слова.

― Я сожалею, ― не послушал он меня.

― Я уже поняла, ― выплюнула резко, желая закрыть уши или заткнуть ему рот, чтобы мы собирались в аэропорт в скорбной тишине, пытаясь пережить все то, что случилось этой ночью.

― Я не о нас сожалею.

― Господи, пожалуйста, Колин, молчи. Не надо ничего говорить.

― Я собирался по прилету поговорить с Карен и расстаться с ней. ― он помолчал. ― Чтобы быть с тобой.

― Не надо, пожалуйста, прошу тебя, ― вырвалось из меня с рыданиями.

Колин подошел и присел на корточки напротив меня. Он молча вытирал мне слезы, шептал какие-то слова утешения, но они уже не помогали. Мне было невероятно больно. В груди пекло так сильно, что, казалось, у меня вот-вот случится сердечный приступ. Я крепко прижимала к себе одеяло и боролась с истерикой так сильно, как могла.

Когда счастье подходит близко, первое, что хочется сделать, ― это пощупать его. Сначала коснуться только кончиками пальцев, ощутить исходящее от него тепло. Просто коснуться, медленно провести по нему, чувствуя, как мир становится лучше, вдохнуть его запах и зажмуриться от переполняющих ощущений. Но счастье коварно. Как только ты начинаешь его ощущать, становишься жадным. Дальше тебе хочется вести по нему раскрытой ладонью, потом ― сжимать и мять его в руках, набирая в горсть побольше. И потом тебя уже не остановить: обнять его, завернуться в его объятия, вдыхать, пробовать, смаковать и нежиться, купаться в нем, как в бассейне с теплой карамелью. Перебирать руками и ногами, перемещаясь от одного края к другому. И вот в момент, когда ты находишься на середине этого бассейна, кто-то аккуратными наманикюренными пальчиками подхватывает тебя и резко вырывает из счастья, отшвыривая в сторону, как ненужную преграду к своему собственному. Это больно. Это, мать вашу, чертовски больно!

Я молчала. Пока была в душе, молчала. В номере отеля, пока мы собирались, молчала. Колин брал меня за руки, останавливая хаотичные движения и что-то говорил. Он тысячу раз просил прощения, говорил, что не знал, иначе не стал бы спать со мной, потому что это нечестно по отношению к каждой из нас: ко мне и к Карен. Молчала, когда мы ехали в аэропорт, там тоже не произнесла ни звука, только качала головой на предложения Колина: воды? Кофе? Алкоголь? Мне нужно что-нибудь? Хочу ли я пересесть на более удобное место? В самолете я тоже молчала и смотрела в иллюминатор.

Я все это время пыталась понять, как относиться к сложившимся обстоятельствам. Как перебороть себя и заставить поверить в то, что мы не совершили ужасного поступка, тогда как это было именно так? Это было настолько отвратительно, что все вокруг казалось темно-серым, местами даже черным. Когда вот так дают то, о чем ты грезила несколько недель, а потом по щелчку пальцев отбирают.

Когда машина остановилась у больницы, Колин попросил водителя выйти. Как только за ним закрылась дверь, он взял в свои ладони мои ледяные руки, заставив посмотреть на него.

― Лана, скажи хоть слово. ― Я молча смотрела в ответ. Как будто онемела от своего горя. А этот эпизод моей жизни и ощущался как горе, словно у меня опять кто-то умер. Хотелось выть от тоски и рвать на себе волосы. ― Детка…

― Не называй меня так! ― выкрикнула.

Ненавижу эту «детку». Так он называет Карен, так называл меня Хантер и наверняка тоже обращается так же к Карен. Противно все это и мерзко. Я думала… я позволила себе намечтать, что между нами с Колином было нечто особенное, не такое, как у него с невестой. Словно я была специально создана для него. Казалось бы, видимых причин для таких мыслей не было, но меня это не остановило. Я так много думала о нем, что сценарий наших отношений сам сложился у меня в голове.

― Прости, ― нахмурившись, произнес он. На лице Колина отражалась боль, которая была, видимо, не меньше моей. Грудную клетку снова больно сдавило. Хотелось послать все к черту, прижаться к нему и не отпускать к ней. Пускай бы сама справлялась со своими проблемами. Или привлекла Хантера. А что, если?..

― Ты уверен, что это твой ребенок? ― спросила я с надеждой.

Морщина между бровями Колина стала еще глубже. Он непонимающе посмотрел на меня. Видимо, мои мозги перестали работать еще в номере отеля, потому что я, не задумавшись о последствиях, выпалила:

― Она спит с Хантером.

― С Хантером? Но он ее…

― Актер, Колин. Он ― актер, которого она наняла, чтобы тот приставал ко мне, чтобы ты подумал, будто у нас с ним отношения. Чтобы я… чтобы мы… чтобы… ― я запнулась, глядя на то, как резко поменялся взгляд Колина. Он стал жестким и холодным.

― Это плохая тактика, Милана.

― Какая тактика? ― не сразу поняла я.

― Я не желаю даже думать о том, что ты способна на такую мерзость, ― резко произнес он и меня осенило. Он подумал, что я это придумала после нашей ночи.

― Нет, Колин, ― быстро протараторила я, хватая его за руки, которые он внезапно убрал от меня, глядя с брезгливостью. ― Нет, я говорю правду, послушай же меня! Выслушай!

Он качнул головой, бросил:

― Поезжай домой, меня ждет невеста, ― и покинул машину, оставив меня задыхаться от отчаяния и рыданий, которые просто разрывали мою грудь.