Шрифт:
Закладка:
– Уберите его отсюда, как я завтра в школу встану?! Замолчи, или я тебя выброшу в окно! – выходит из себя мирный Сандрик.
После двухминутной нотации о том, что во всем мире ВСЕ дети ложатся спать, а не один гонимый матерью любитель мультиков, Мишка мрачно примиряется с действительностью, но только в обмен на мое присутствие в спальне.
Поговорив вполголоса в полумраке о том о сем, бунтарь приходит в благодушное настроение и сообщает, что придумал песню. Начинавший засыпать Сандрик поднимает голову и с интересом слушает.
– Ну, начинай, – подбадриваю я автора.
– Асьмино-о-ог! Иде-от, иде-от, иде-ооот!
А кракади-и-и-л
Сонца праглати-и-и-л! Асьминог прыгнул на ниво-о-о!
И сонца выскочила из кракадила-а-а!!!
И кракадил сдо-о-ох!!!
Мишка удовлетворенно замолкает, ожидая наших оваций.
– Какой ты молодец, Мишка! – восклицаю я, пытаясь одновременно заткнуть гогот Сандрика. – А еще новую песню можешь придумать?
Мишка презрительно косится в сторону брата и отвечает:
– Еще одна есть. Про кота.
Сандрик фальцетом вздыхает и вытирает слезы. Мишка набирает полную грудь воздуха и запевает:
– Кот идет, идет, иде-о-о-от!!!..
А рядом асьминог!!!
Все, больше терпеть невозможно. Мы с Сандриком дослушиваем арию, корчась на полу.
– Ну все, хватит, – спохватываюсь я. – В школе будешь сидеть с чугунной головой!
– А ты со мной полези, – командует младший. Чем бы его усыпить? Одна знакомая давала дочери сибазон: иногда мне это кажется самым безболезненным выходом.
Укладываюсь рядом с Мишкой и пробую загипнотизировать его сказкой. Я хорошо рассказываю: на «картошке» на первом курсе, помнится, вся филфаковская группа номер «шесть» засыпала под рассказы О’Генри в моем исполнении.
Мишка таращит глаза, вертится и, не дав дойти даже до завязки сюжета, заявляет, что сказок не любит.
Интересно, откуда он это понял – еще ни разу не услышал ни одной сказки до конца.
– Тогда я тебе спою колыбельную, – медовым голосом говорю я и начинаю петь. Между прочим, у меня семь классов музыкальной школы и четыре года практики в хоре. По-моему, очень даже трогательный, нежный материнский голос, с любовью выводящий «Спи, моя радость, усни», должен его обаять.
– Закрой рот, – с невыносимым снобизмом я бы еще могла смириться, но Мишка вполне дружелюбен. Обиженно замолкаю, пусть засыпает сам.
– А я так любил, когда ты мне пела колыбельные, – свешивается сверху Сандрик: он не упустит случая показать мне преимущества первого сына над вторым. – Лучше расскажи какой-нибудь фильм про нас!
Засыпание отодвигается еще на полчаса. Удрученно изобретаю на ходу сериал про Бэтмена, в котором Сандро в заглавной роли, и само собой – Мишка-Робин. Спустя полчаса фантазия дает сбой, глаза закрываются, но дети возбудились и воплощают только что услышанные сюжеты в реальность. Вожделенный сон отодвинулся в такую даль, что мне тут больше делать нечего. Пойду-ка я спать к себе, а они – надеюсь, когда-нибудь угомонятся и уснут.
Боже, я бездарная мать.
О рванье и машине
Папачос собирается на работу, заглянул к детям: Сандро в постели читает книжку.
– Наш сын читает, даже не умывшись! – расцветает папачос. – Радость на весь день!
Потом заглядывает в нашу комнату, где младший смотрит телевизор, завернувшись в одеяло.
– А этот не читает, увы, – играет голосом драму папачос. – Что нам с ним делать? И радости как не…
– Молчи, на этого просто посмотришь – радость на весь день, – корректирую я слева.
– Младший не рыгает – радость на весь день, – мрачно отзывается из-под одеяла Мишель.
Пословица о свинье, поросятах и чистой воде в нашем случае имеет буквальный смысл, только ее надо перефразировать: с тех пор, как у меня есть Мишка, я ни разу не ездила с ним в одной машине чистой. Например, мы ехали на пикник, он сидел у меня на коленях.
Он ехал молча, напряженно взращивая в своем организме рвотные рефлексы, а потом вылил полчаса назад съеденное клубничное мороженое на мои любимые черные штаны.
– Какое счастье, что я передумала надевать джинсы, – сказала я, поливая себя на обочине дороги второй бутылкой питьевой воды, – иначе я бы его сейчас тюкала об асфальт головой.
Дато, вытиравший со штанов мороженое газетами, странно посмотрел на меня:
– Теперь я понимаю, что Медея – вовсе не мифологический персонаж.
Практически весь пикник я сидела в сторонке, и надо мной кружились заинтересованные клубничным ароматом мухи.
На обратном пути мне вздумалось зайти в фешенебельный гипермаркет для приобретения рома и маскарпоне – недостающих элементов к запланированному тирамису.
«Какая я сегодня, должно быть, красивая, – ловя на себе взгляды окружающих, подумала я, – наверняка, эта зеленая чалма мне к лицу».
– А где тут у вас ром? – деловито подлетела я к обслуживающему персоналу.
Персонал зажал носы и ретировался, оставив мне мальчика-стажера.
– Это самая дешевая бутылка, – задерживая дыхание, скороговоркой пробормотал мальчик и тоже исчез.
В обнимку с бутылкой рома я повернулась и наткнулась на охранника, который с непроницаемым лицом, склонив голову, разглядывал мои штаны.
– Хм-хм, – кокетливо поправила я чалму и тоже на всякий случай посмотрела туда же.
Мой любимые штаны казались снятыми с модной бомжихи: в клубнично-белесых разводах и с увязавшимися с пикника мухами.
Убедительности добавляли пыльные ноги в резиновых шлепках, одурманенные солнцем глаза и нежно прижатая к груди бутылка.
Должно быть, охранник предотвращал кражу спиртного социально опасным элементом.
– А где тут у вас маскарпоне? – попыталась я восстановить социальный статус. – Такой, знаете ли, сыр итальянский.
Охранник молча отступил на шаг и махнул рукой в неопределенном направлении.
– Я буду делать тирамису, – зачем-то уточнила я и понесла бутылку и стайку мух к более респектабельному стенду.
«Знаем мы твое тирамису», – читалось в глазах встречных.
К их изумлению, я расплатилась.
– Мишка, – нежно сказала я в машине. – В следующий раз держи голову за окном.
– Взяла бы ребенку пакет, – подал голос занудливый папочка.
– Чтоб я еще когда-нибудь поехала вместе с вами… – начала я мифологическую песнь Медеи.
Молюсь, чтобы вестибулярный аппарат моего ребенка выправился годам хотя бы к тринадцати. Да-да, я знаю, что у больших детей – большие проблемы. Но уж по крайней мере меня не будут принимать за бомжа.
Мой защитник
– Мишкин, пойдешь со мной в магазин?
Сын мгновенно принимает лицо правильного мальчика – из тех пионеров, что сидели на плакате, ровно выгнув спинку, челка у него задорно торчит вверх, а в тетрадке мама мыла раму.
– Конечно, мамачка, – сюсюкает сын и берет меня за руку.
Да, я знаю, что мы
