Шрифт:
Закладка:
— Ох, много времени уйдет на исправление, — заворчал призрак деда Шарура. — С таким же успехом мог бы дома сидеть. В мое время караваны, отправлявшиеся торговать, отправлялись именно торговать, если ты понимаешь, о чем я.
Эрешгун на ворчание призрака внимания не обратил. Он провел обоих своих сыновей в дом и потребовал пива. Раб принес кувшин и три чашки. Плеснув положенное возлияние, вознесли благодарности божествам ячменя и пивоварения, только после этого Эрешгун с сыновьями приступили к пиву. Подождав, пока опустеет первая чаша, Эрешгун повернулся к Шаруру и спросил:
— Выходит дело, мы с тобой неправильно рассчитали прибыль?
— Я вернулся вообще без прибыли, — сказал Шарур. — Отец, нет смысла окунать эту новость в мед, хотя говорить о ней — значит жевать горькую траву. Боги Алашкуррута запретили торговать с нами, мелочи вроде обмена безделушек на хлеб и пиво не в счет. Но меди я не привез. И руды тоже не привез. И дерева ценной породы тоже нет. Нет ни драгоценностей, ни горных трав и горных снадобий. Вернулся с тем, что было, разве что с вычетом кормежки и взяток. Впрочем, и взятки оказались бесполезными.
Эрешгун внимательно смотрел на сына.
— Давай-ка, расскажи все подробно, — сказал он.
Шарур так и сделал, начав с угрожающего взгляда Энзуаба, встречи с чужим караваном, столкновением с демоном Илуянкасом, богами Алашкурри, запретившими ванаку Хуззиясу торговать с ним, последующей неудачей в Залпувасе, отказом Абзуваса обменять товары на медь, и закончил отказом Эниярмук от подношения и попыткой вора зуабийца ограбить караван по приказу своего бога.
Эрешгун выслушал сына молча. Дождавшись окончания рассказа, торговец глубоко вздохнул. Он положил руку на плечо Шарура.
— По-моему, ты сделал все, что мог.
— Нет, наверное, я сделал недостаточно, — помотал головой Шарур. — И эта мысль разъедает меня, как язва.
— Ты сделал больше. Я бы до такого не додумался, — сказал Тупшарру.
— Не человеку сражаться богами, — вздохнул Эрешгун. Он достал свой амулет с изображением Энгибила и закрыл богу глаза. Шарур и Тупшарру последовали его примеру. Отец продолжал: — Только хитростью человек может надеяться пройти хотя бы часть своего пути вопреки воле богов. Теперь, кажется, до богов за пределами Гибила дошло, как много мы приобрели за эти годы, как много мы приобрели за несколько поколений. Они хотят заставить нас вернуться к полному подчинению им.
— Караван из Имхурсага торговал среди горцев, — мрачно сказал Шарур. — Они шли с медью. И руда у них была. И другие ценные вещи. Если имхурсаги смогут торговать, а мы нет, то они со своим Энимхурсагом скоро начнут возвышаться среди городов и богов Кудурру, а Гибил попадет в рабство.
— Ты говоришь о Гибиле, — спросил Тупшарру, — или об Энгибиле?
И Шарур понял, что он не имел в виду Энгибила. Он думал о городе больше, чем о городском боге. Все, в чем обвиняли его боги других городов, боги других земель, было правдой. Однако он не чувствовал стыда. Не жалел. Не о чем тут жалеть. Лучше думать по-своему и быть самому по себе.
— Ты принес Гибилу весть, — сказал Эрешгун, — которая касается не только нашего дома. Это важно и для других торговцев и кузнецов. Это важно для всего города. И, конечно, это важно для Кимаша-лугала.
— Знаю, отец. — Шарур опустил голову. — Я не привез богатых даров Кимашу, чтобы он мог возложить их на алтарь Энгибила. Мне помешали.
— Завтра, — решил Эрешгун, — мы пойдем с тобой во дворец Кимаша-лугала и расскажем ему о том, что с тобой случилось в твоем путешествии.
Шарур неохотно кивнул. А что ему оставалось?
В тот вечер за ужином Бецилим и Нанадират снова и снова слушали рассказы Шарура. Мать и сестра возмущались несправедливостью, которую он претерпел от рук алашкуррских богов, и еще более несправедливостью соседних богов.
— Как Эниярмук могла отказать тебе в переправе, не понимаю, — твердила Бецилим.
— Я тоже не понимаю, — согласился Шарур. Он повернулся к кухонной рабыне. — Принеси мне еще жареной баранины и пару зубчиков чеснока. — Рабыня поклонилась и поспешно выскочила. Семья пировала, празднуя его возвращение, хотя единственным поводом для радости, как виделось Шаруру, было то, что он вернулся целым и невредимым.
Однако мать продолжала возмущаться.
— Доведись мне стоять вместо тебя на берегу Ярмука, я бы поделилась с речной богиней часть своего благоразумия.
— Вот потому другие боги и опасаются нас, — сказал Шарур, рассмешив отца.
Бецилим бросила на мужа недовольный взгляд и продолжала:
— А Энзуаб! Энзуаб не ссорится с Энгибилом. Зуабийцы не враждуют с народом Гибила. Они, конечно, воры, но со стороны их бога просто безобразие натравливать воров на караван моего сына.
— По-твоему нормально, если бы бог натравил воров на караван чужого сына? — спросил Эрешгун. Однако жена не обратила внимания на его слова.
Нанадират присоединилась к негодованию матери:
— Хуже всего то, что теперь Энимхурсаг и его люди будут злорадствовать! — Она хлопнула в ладоши. — Рабыня, мне еще вина!
— Слушаю и повинуюсь, — тихо отозвалась бывшая подданная Энимхурсага, наливая вино в чашу сестры Шарура через ситечко.
Шарур тоже протянул свою чашу. Рабыня сполоснула ситечко и наполнила его чашу. Он благодарно кивнул ей. Рабыня изо всех сил старалась его не замечать.
Когда праздничный ужин закончился, родители, Шарур, брат и сестра отправились спать на крышу.
— Я скоро тоже приду, — сказал Шарур, но сам пошел на кухню. При свете пары тусклых факелов рабыня из Имхурсага мыла миски, тарелки и чашки с помощью тряпки и кувшина с водой. Шарур положил руки ей на плечи. — Пойдем-ка на твое ложе, — предложил он.
С легким вздохом она отложила тряпку и вытерла руки о тунику.
— Слушаю и повинуюсь, — тихо ответила она, повторив формулу повиновения, как с Нанадират, потребовавшей у нее еще вина. Когда они с Шаруром шли по узкому коридорчику к ее жаркому, крошечному закутку, она едва слышно произнесла: — Ты уже давно не хотел меня.
— А
