испохабленные; черная, вывернутая наизнанку земля, на которой совсем не держался снег, а там, где он еще умудрялся как-то зацепиться, после первого же солнышка из его плоти наружу вылезали уродливые железные осколки.

Весна свое еще не взяла, но очень скоро возьмет, осталось совсем немного, через пару недель снег вообще обратится в воду, ничего от него не останется, предчувствие этого заставляло сжиматься душу, во рту появлялось что-то сладкое, словно бы Вольт наелся цветочных кореньев, которые нужно запивать чаем.

Значит, скоро весна.

Вольт на ходу, стоя на подножке своей машины, под негромкий рокот мотора задумался и чуть было не слетел на дорогу — машина одним колесом нырнула в рытвину и сильно накренилась… Хорошо, что в следующий миг Петриченко резко нажал на педаль газа и машина выпрямилась. Одна нога у Вольта сорвалась в пустоту, другая устремилась туда же, и если бы не быстрая реакция Петриченко, наблюдатель мог оказаться под колесами.

Не выдержав, Вольт выругался… Собственно, ругать ему надо было самого себя, слишком уж широко он распахнул варежку во время движения, а раскрывать рот и щелкать клювом, когда рядом крутятся автомобильные колеса, нельзя вообще. Петриченко приплюснул к боковому стеклу физиономию с яростно выпученными глазами, потом к стеклу прижал большой крапчатый кулак.

Грузовые автомобили — и "зисы", и "газоны" — начали выпускать в упрощенном виде, без удобств, к которым шоферы уже привыкли, стекла в двери кабины были вставлены мертво, для того чтобы в жару имелась хоть какая-то вентиляция, двери нужно было распахивать настежь. Хорошо что с дверями пока все было в порядке.

Когда до штаба Симоняка оставалось примерно километров пятнадцать, над машинами отряда АПК возникли лаптежники — хищные, измазанные серой краской маскировки самолеты с широко расставленными лапами, под самую пилотскую кабину нашпигованные бомбами.

Под колпаками, прикрывающими лапы, серели основательно стертые колеса шасси, было издали видно, что за штурвалами этих разбойных машин сидят опытные пираты, которые за свои грехи давно уже должны отвечать перед Богом, но они вертятся, срываются с булавок, на которые обычно насаживают коллекционных жуков и мух, и от ответственности уходят.

— Во-оздух! — заблажил Вольт, криком своим легко перекрывая рокот мотора.

Хорошо что голое поле, по которому шла колонна АПК, кончалось, до леса было уже рукой подать, и машина Петриченко первой нырнула под защиту сосновых стволов.

Две бомбы, сброшенные с ведущего "юнкерса", вреда не причинили, да и не был этот самолет-вражина подготовлен для таких операций, он чаще специализировался на ковровых бомбометаниях, на поражении больших площадей… Уничтожить город ему — тьфу, проще пареной репы, а вот накрыть юркую машину, передвигающуюся с хорошей скоростью по лесной дороге, — задача непростая.

Вообще-то промыслом этим, разбоем на дорогах, в основном занимались "мессершмитты".

За бомбами первого "юнкерса" шлепнулись несколько бомб второго, вывернули с корнем штук пять сосен, размесили их в щепу, столько же разрубили поперек, превратили в бревна, которые ни на что уже не годились… В общем, покалечили лес, нанесли ущерб природе и ничего другого не сделали. "Юннаты" на свободной охоте, а юные натуралисты — это целое движение, которое существовало в стране перед войной, подкармливало в лесах ежиков, готовило гербарии для школьных занятий по ботанике, собирало цветы в подарок учителям, — особым почетом пользовались васильки и ландыши, Вольт в лесу бывал редко, с семейством в основном выезжал на морской берег, где собирал цветные камешки… Это тоже считалось работой по юннатской части. И вот "юннаты" прилетели из Германии… Тьфу!

Петриченко газовал, петлял по изгибам лесной дороги, потом тормозил резко, затем так же резко бросал машину вперед, орал, ругаясь матом, — делал все, чтобы оторваться от воздушного "сопровождения".

И оторвался. Это ему удалось. Лаптежники израсходовали свой бомбовый запас и, оскорбленно ревя моторами, ушли на свой аэродром.

Колонна остановилась в лесу, Никанор Петрович заглянул в каждую машину, поинтересовался:

— Ну как, никого не зацепило?

Нет, никого не зацепило. Обошлось.

— А имущество? — спросил Никанор Петрович.

Имущество тоже было цело, ничего не раскурочено, не поломано, не смято. Довольный таким исходом, Петриченко выскочил из кабины и удовлетворенно передернул плечами:

— Хар-рашо!

Двинулись дальше. До хозяйства генерала Симоняка оставалось совсем немного, и пройти эти километры они рассчитывали без потерь. Зона была лесная, попасть в машину с высоты, да еще на скорости было делом сложным, "юнкерсы" для выполнения цирковых трюков должны были пройти и подготовку цирковую, а на это не каждый ариец способен.

Ослабив напряжение, возникшее внутри, Петриченко вновь прыгнул в кабину и приготовился тронуть машину с места. Вольту он сказал, что тот может больше не дежурить на подножке, вряд ли фашистские самолеты появятся еще. Скоро ведь вон… вечер уже скоро. В ответ Вольт упрямо мотнул головой: командир его, дескать, не шофер Петриченко, а лейтенант Крылов, и уж коли Крылов поставил его на подножку, то только Крылов может и снять, как и официально отменить свой приказ.

А за невыполнение приказа на фронте можно в два счета оказаться на скамье военного трибунала, чего бы очень не хотелось…

— Ну как знаешь, — сказал Петриченко и со скрежетом включил вторую скорость — он любил начинать движение со второй скорости.

Хоть и попадал Петриченко в разные передряги, с воздуха на него наваливались много раз, осколками рубили колеса, в лапшу кромсали ценное имущество, но сержанту везло — уходил от немцев почти на ободах, оставался цел, так что разбой воздушный ему был знаком хорошо, но привыкнуть к нему он никогда не сможет. Сердце заходится настолько, что в горле возникает некая фанерная прокладка, дышать делается больно.

Пока не успокоится после такого испытания Петриченко, пока не переможет несколько минут и не утихомирит свое сердце, ехать дальше не в силах.

Делать нечего, что есть, то есть, у каждого человека — свои болячки…

Не надо было говорить ему, что налетов сверху больше не будет, и обнадеживать людей, и тем более сгонять с подножки Вольта, — немецкие стервятники объявились еще раз, уже перед самым закатом, перед тем как начало темнеть, — в воздухе возникли два "мессершмитта" с рыцарскими эмблемами на тощих вытянутых телах.

Только в повадках их ничего рыцарского не было: красные кресты, украшавшие кабины машин АПК, совесть у этих вояк не пробудили (да и будить там, наверное, было нечего), на хорошей скорости выскочив из облачной наволочи, они тут же начали атаку.

— Во-о-оздух! — запоздало закричал Вольт.

Колонна находилась в длинном неровном поле, разделявшем два сосновых перелеска. Впрочем, среди деревьев виднелись и белые березовые стволы — перелески были смешанными, в