Поздно, в глухой ночной час в деревню приехал конструктор машин АПК капитан Участкин, усталый, с серым лицом и красными слезящимися глазами, высокий, как сосна в корабельном бору на берегу Маркизовой лужи, — так коренная ленинградская публика прозывала Финский залив, — очень сильно не в духе. А с чего бы капитану быть в духе, когда он не спит уже третью ночь подряд.

— Доложите, что случилось? — простуженным, словно бы тележным скрипом наполненным голосом потребовал Участкин.

— Да под артобстрел попали, осколком снаряда змеевики порубило, — открыто и честно глядя в лицо начальству, соврал лейтенант Крылов.

Поверил ему Участкин или не поверил — неведомо, но капитан был надежным человеком, своих не сдавал, солдаты любили его, — лишь покачал головой и промолвил:

— Ладно. Это дело мы должны поправить.

Командиру полка, в чьем расположении ночевал отряд АПК, сказали то же самое — про обстрел, который накрыл их в дороге, в результате осколки попортили передвижную баню, порубили аппаратуру, поэтому нужно кое-какое время, чтобы привести имущество в порядок.

Полковой командир был человеком понимающим, согласился с доводами, поприкидывал кое-что про себя и поинтересовался:

— Сколько времени требуется на починку? — в голосе его возникли сухие нотки.

Лейтенант Крылов вытянулся перед ним, как перед генералом на параде:

— Думаю, часа три-четыре.

Капитан Участкин, облачившись в рабочий комбинезон без знаков отличия, в шапке-ушанке, при брезентовых рукавицах, уже более трех часов занимался восстановлением машины, очищающей солдатскую одежду от вшей. Помогал ему весь состав отряда — и сержант Петриченко, и брянские парубки, и дядя Митяй Тесля, и Вольт, — словом, всем списком, Крылов же прикрывал подчиненных от высшего гнева: комполка мог легко распотрошить их отряд, порубить на мелкие детальки: винтики в одну сторону, шпунтики в другую, поскольку имел среди наград главный орден страны — имени Ленина.

Главнее, выше было только звание Героя Советского Союза, где к платиновому ордену Ленина добавлялась еще "Золотая звезда", прикрепленная к красной колодке; судя по боевым успехам полка, звание это было у командира впереди.

Работали на улице, на колючем весеннем морозе, сдабриваемом порывами ветра, остывшие руки не чувствовали ничего, лица тоже были словно бы обтянуты пергаментной бумагой, не ощущали ни острых уколов ветра, ни морозного обваривания, ни боли — почти ничего, словом.

Чтобы собрать шкаф, понадобились серьезные инструменты, вплоть до газового резака с баллоном, так что улыбчивую старушку с ее коровой вспомнили не раз и не два, правда, поругали ее лишь за то, что слишком некстати она подвернулась, поскольку понимали: а кто, кроме них, смог бы ей помочь?

Никто.

Выполнив свою задачу у артиллеристов (не менее важную, кстати, чем борьба с фрицами, вооруженными "шмайссерами" и огнеметами), бойцы АПК двинулись дальше, к победе, которая на горизонте еще никак не просматривалась, но народ ее уже ощущал, корешками волос, кожей своей чувствовал, хотя второразрядные солдаты эти, изувеченные, отодвинутые с передней линии назад, на позиции второго и даже третьего ряда, были лишены почти всякой информации об успехах наших войск — кроме общегазетной, естественно.

Но недаром же товарищ Сталин сказал: "Победа будет за нами!" Раз он так сказал, значит, так оно и будет.

Люди Сталину верили.

Тем временем армия наша скапливала силы и проводила операции не только оборонительные, но и наступательные. Немцы, конечно, огрызались, злились, прокатывались артиллерийским валом по нашим тылам, "мессершмитты", завидя где-нибудь на дороге полуторку или "зисок", немедленно начинали охоту — гонялись с ревом и пулеметной стрельбой, бросали бомбы и успокаивались только тогда, когда превращали какую-нибудь замученную машиненку с дырявыми бортами в одну сплошную прореху или в клубок огня.

Отряд лейтенанта Крылова получил приказ поехать в дивизию генерала Симоняка на обработку личного состава, — совсем обовшивела дивизия, а ей очень скоро предстояло наступать на немцев, уже есть решение штаба. Только не очень погоняешь фрицев, когда все швы в одежде у солдата забиты злыми насекомыми, беспощадно грызущими живое тело… В общем, задача бойцов Крылова была понятна, как появление солнышка на небе в ясный день. Но опять-таки, если бы не фрицы с их техникой, особенно летающей.

"Мессершмитты", как осы, стремящиеся к сладкому, густо заполняли всякий освободившийся от облаков кусок голубого пространства, кружили над дорогами, не давали возможности свободно вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы беспрепятственно проехать.

На красные кресты, нарисованные на крышах госпитальных машин, немцы реагировали особенно яростно, старались такой автомобиль уничтожить и не успокаивались до тех пор, пока над машиной не вставал столб сизого дыма.

По международным нормам было запрещено обстреливать автомобильные кареты, помеченные красным крестом. Но немцам было наплевать на международные правила, они ощущали себя хозяевами всего земного шара, а раз они хозяева, то на остальных им сморкаться со шпиля самой высокой германской крепости.

В ясные дни во время движения приходилось выставлять на подножке головной машины наблюдателя, у которого задача была лишь одна — смотреть за небом.

Вторая опасность — артобстрелы, иногда их корректировали "рамы" — самолеты воздушной разведки, иногда же немцы, пристрелявшись заранее, работали вслепую, зная, что снаряд так или иначе ляжет на дорогу, из десяти снарядов два с половиной так или иначе зацепят цель, и это их устраивало… В отличие от наших артиллеристов, у которых на дорогом счету находился каждый снаряд.

В штаб Симоняка выехали в предрассветной темноте — в таких условиях можно надеяться, что на голову с неба не свалится какой-нибудь немецкий подарок. Около полутора часов шли нормально, без приключений, но потом поднялось солнце и стремительно разогнало наволочь, которая и без того была редкой; тут отряд вообще лишился прикрытия, даже самого малого, — никакой маскировки, сверху видно все, бойцы АПК оказались как голенькие в поле, в общем. Это было неприятно.

Лейтенант Никанор Петрович, высунувшись из головной машины, понаблюдал немного за небом и решил выставить на подножку постоянного наблюдателя — сержанта из последнего пополнения, окончившего специальные курсы при штабе войск тыла Ленинградского фронта.

Это был доброжелательный белорус с негромкой, очень мягкой речью, типичным гхеканьем и готовностью всегда прийти на помощь. Хороший парень этот по фамилии Кожемяко был прислан в помощь ефрейтору Тесле, тот иногда выкладывался так, что не мог даже без чьей-нибудь помощи закончить смену.

— Давай, Кожемяко, устраивайся на подножке, и поехали дальше, — велел белорусу лейтенант.

Белорус послушно козырнул и занял место на подножке замыкающей машины. Отряд двинулся дальше.

На леса, примыкавшие к дорогам, без боли и слез смотреть было нельзя — изрубленные, спаленные, ободранные до комля,