Шрифт:
Закладка:
ИДТИ ДАЛЬШЕ
Между такой духоносной любовью и той, которой мы иногда воспламеняемся на земле, нет строгой границы. Согрешившее естество человека не разделено стеной на две половины – здесь чулан, где-то наверху – поднебесье. С любого места начав, если в нас не иссохло, не сгнило зернышко любви, можно идти дальше, вперед и выше, и вот мы вдруг замечаем, что земля кончилась, мы на горе, у самой Неопалимой Купины. Любовь долготерпит (1 Кор. 13), но что мы знаем о долготерпении Божием? Любовь милосердствует – и мы смеем надеяться. Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится… – и, сойдя на землю, становится человеком среди людей. Не ищет своего – разве нельзя здесь найти решение стольким неразрешимым загадкам, которые Он загадывает нам?
«Если Бог всемогущ, откуда всесилие зла?..» «Если Он так добр, почему умираю я? (в смысле: а не другой)» Но Он не ищет Своего ни в могуществе, ни во влиянии в мире, ни в умножении славных чудес, и еще менее – в поспешных ответах на настойчивые вопросы, на метафизические вызовы, на богоборческие взрывы. Его единственный «интерес» в том, чтобы Его встретили и полюбили. Постигли в любви. Ибо в таком постижении мы обретаем себя.
ОГОНЬ СОКРУШЕНИЯ
Не сомневаюсь: столпники и пустынники услышали Слово Божие лучше нас, исполнили веру Христову во сто крат совершенней, но что означает покаяние, исповеданное их устами и жизнью? Почему спасение сопряглось не с «этическим» учением Исайи, повторенным самим Иисусом в синагоге Назарета (Дух Господень на Мне… (Лк. 4:18)), а с тем особым стяжанием Духа, которое дается лишь непрестанной молитвой о милости и прощении? И чем прямей и верней – для внешних глаз – был путь человека, чем скрупулезней исполнял он Божии заповеди, тем неистовее разгорался в нем огонь сокрушения, невыносимей жгло ощущение тотальной своей виновности. По здравому рассуждению Богу он отдал все, что можно было отдать, кумирам не кланялся, не убивал, не воровал, прелюбы не творил.
Не творил? Не воровал? Ни одной подаренной ему Богом минуты не похитил, ни одному любострастному помыслу не уступил и крупинки своего сердца? Но – здесь опять вмешивается тот же безбожный логик и здравосмысл – чтобы с кем-либо прелюбодействовать, по евангельскому же слову, надо было, по крайней мере, бросить взгляд на кого-то. Но в ледяной норе или в обители на вершине скалы, с Богом наедине, в местах, куда вообще не забредают соблазнительные объекты, как согрешить взглядом? В чем же тогда сильно каяться? Или грех в самой плоти, в тех кожаных ризах, доставшихся нам в дурное наследство?
ПРОТИВОЕСТЕСТВО
Как же быть тогда со святоотеческим учением о благости естества и неестественности страстей? Из какого семени произрастает это греховное противоестество? Из свободы? То есть благого дара Божия, данного для того, чтобы самые свободные, самые благодатные твердили день и ночь: отступил, согрешил, предал, растоптал, «пался есть»… Согрешил – чем? Изменил – кому? Пался – в чем? Ведь ты же для нас – строгий и светлый лик с нимбом над головой. И вся давняя жизнь твоя прозрачна, как поток, отвердевший в покаянной беседе с Богом, текущей в жизнь вечную… Иной грехоборец в миру и пожить не успел, бородой не оброс, но при пострижении в монашество исповедует «блудно мне изждих житие». А постом весь словно делается сплошным воплем преп. Андрея Критского: «Откуда начну плакати окаянного моего жития деяний? Кое ли положу начало Христе, нынешнему рыданию?»
ВОСТОЧНАЯ ТАЙНА БЕЗЗАКОНИЯ
Но:… Дух все проницает, и глубины Божии (1 Кор. 2:10). И пронизывает лучом и те бездны в нас, куда душевный разум проникнуть не в состоянии. «Душа имеет собственные страсти, – говорит св. Антоний Великий, – кои суть – гордость, ненависть, зависть, гнев, уныние… Когда душа подает себя Богу всею силою своею, тогда Всещедрый Господь подает ей дух истинного покаяния» (Добротолюбие, т. 1). Этот дух свидетельствует о злой силе, живущей в нас, которую плотскому разуму почти невозможно отделить от себя, как трудно отличить свою первозданную природу от привнесенной. В Адаме все согрешили, по слову апостола Павла, и прародительский грех, живущий в нас, даже и смытый крещением, оставляет нас уязвимыми для искусителя. Отсюда – ужас перед грехом и «неистовство» покаяния, присущее аскетам, прежде всего восточным. Впрочем, тайна беззакония не всегда ускользает и от западных глаз. «На среднего человека бес не нападает, – сказано где-то у Бернаноса, – он и так носит его в себе».
ДУШУ СБЕРЕЧЬ
«Духовный человек», о котором говорит преп. Максим, приносит к алтарю свое ветхое я, бросает его в чашу, где оно смешивается с другими и, растворяясь в других, становится Христом, тем единственным Я, которое рождается в нем. Не в этом ли смысл одних из самых загадочных слов Евангелия: Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее (Лк. 9:24)? Утрата души в предельном ее выражении становится актом мученичества, добровольным закланием субъекта в себе ради Тебя, Спасителя, и слов Твоих, тем, что мы называем очищением от страстей, бесполезных знаний, мечтаний, всего того, что служит продолжением нашего я-в-себе. Очищая себя, мы возвращаемся к тому первоначальному я, которое стоит перед Ликом Отца.
НАЧАТОК ДУХА
Дух, медленно – через тяжесть и муки – преодолевая инерцию «покорности суете», добирается до своего раскрытия и зрячести. Слепота твари побеждается через страдание. Только человеку дано прозреть и прозреть за всю тварь – ощутить и услышать в себе эти усилия пробивающего путь Духа, принять Его в качестве правды, имеющей силу повелевать нами. Сверху, из начатка Духа (см. Рим. 8:23), и одновременно снизу – из темного, тварного источника жизни – Слово прорастает в человеке. Оно доносит свою весть до всякого живого существа, каждого – в меру его готовности вместить – оно хочет сделать носителем этой вести, причастным ей, принявшим ее и благодаря этому «усыновленным и искупленным» ею. От начатка Духа идет для нас повеление стать сынами Божьими, из него должны взойти, вырасти побеги Слова, нас ради человек и
