и тихо рассмеялся, сам не зная чему.

22.

В Перемышле, когда спустя несколько дней Варлаам воротился из Владимира, всё было по-прежнему. По крепости и вокруг неё разъезжали татарские всадники во главе с баскаком Милеем, собирали дань, беззастенчиво обирали крестьян, и без того бедствовавших. Многие людины[126] бросали свои дома и бежали в горы, сбиваясь там в разбойничьи шайки и чиня пакости на дорогах. Лев, скрипя зубами, терпел. Во всех бедах своих, в том числе и в бесчинстве татар, винил он одного человека — Войшелга.

Когда Тихон и Варлаам вернулись из Литвы, то молодого Мирослава в Перемышле они не застали. На вопросы отроков, куда подевался сын тысяцкого, одни пожимали плечами, другие бросали уклончиво:

— Князь куда-то послал.

Третьи строили догадки:

— Верно, в вотчины свои отъехал.

Мирослав примчался в Перемышль внезапно, на следующее утро после возвращения Варлаама из Владимира. Весь в пыли, в забрызганном грязью дорожном вотоле из валяного сукна, он, ни с кем не перемолвившись ни словом, поспешил к князю. О чём они говорили вдвоём, запершись в покое в башне замка, Варлаам не знал, но почему-то нежданное появление сына тысяцкого его взволновало. Чуяло сердце молодца — грядёт большая беда.

Спустя несколько дней Мирослав вновь исчез, так же внезапно. И опять приходилось ломать голову, что же творится, какое несчастье стучится в двери. А что именно несчастье и беда, в этом Варлаам почти не сомневался. Спрашивать Льва он не решился — князь словно не замечал их с Тихоном после того, как приехали они из Литвы с пустыми руками. Как обычно, Лев был нелюдим и хмур, Варлаам видел, что перемышльские, галицкие и холмские бояре его если и не боялись, то уж опасались точно. Дружбу со Львом никто из них не водил, да и самому Льву, кажется, ничья дружба не была нужна.

Размышляя об Альдоне, о Льве, о своей службе, Варлаам долгие часы, когда не надо было ехать с каким-нибудь поручением или нести охрану на стене, проводил в своей каморе. Ночью он не один раз наблюдал на восходной стороне неба большую хвостатую звезду. Зрелище было величественное и страшное. Казалось, несёт эта звезда Земле те самые беды и горести, о которых он смутно догадывался.

Вскоре приехал Тихон. Сразу с дороги он поспешил к товарищу с новостями.

— Был у Матрёны, Варлаам, — объявил он. — Шлёт те привет Матрёнушка, желает всех благ, здравия, удач. Всё вспоминает, как вы с нею на княж двор хаживали.

— Что же, спаси её Бог. Ну, а у тебя с ней как? Движется дело?

— Да какое там дело, право слово?! — Тихон огорчённо вздохнул. — Всё, как и ране. Вот гляжу: люб я ей, люб! Но ведь… Сам разумеешь, да и сказывал я те не раз — на что я ей такой, бессребреник. Она баба сурьёзная. Подол ей не задерёшь, яко девке посадской.

— Так ты предложи ей, раз она тебе люба: выходи, мол, за меня замуж.

— Да ты что, смеёшься надо мной, право слово, Варлаам?! — вскричал, сокрушённо махая руками, Тихон. — Рази могу я?! Да она на смех меня подымет! Баил ведь уже!

— Не узнаю я тебя, друг. С другими жёнками всегда ты смел был, а тут… — Варлаам пожал плечами.

— Запала мне Матрёна сия в сердце, Варлаам, чего ещё скажешь. — Тихон снова вздохнул. — Потерять её боюсь. Вот возьмёт она да и выскочит замуж за какого купчину, аль даже и за боярина. Она такая, она может. И тогда что? Другую такую жёнку где я сыщу? Вот ране думал: просто с ими, с бабами. Одна тамо, вторая. Ну, с которой не получится, дак и бог с ею. А Матрёну вот встретил, и все иные — так, побоку. Да и вроде как и не нать мне топерича никого боле.

— И мне тоже такая вот жёнка повстречалась. Только замужем она, да и не ровня я ей.

— Енто тамо, на озере-то? — спросил Тихон.

Низинич хмуро кивнул и не стал продолжать разговор. Они вышли из каморы и поднялись по лестнице на смотровую площадку заборола.

Вдали, у окоёма синели буйно поросшие лесом холмы, меж ними серебрился, извиваясь, как змея, быстрый Сан, в излуках лепились хутора и деревеньки, кое-где над крытыми соломой жилищами курился дымок. Липовая роща, уходящая вниз от земляного вала, блистала золотом листвы. В утреннем чисто вымытом небе над крепостью кружил орёл.

— Гляди, скачет кто-то! — указал Тихон.

За деревянным зубцом заборола был хорошо виден всадник в сером вотоле. Беспрерывно хлеща вороного коня нагайкой, он галопом нёсся по шляху. За спиной его вздымалась клубами пыль.

— Кажись, Мирослав. — Тихон смотрел из-под ладони, как всадник круто осадил коня перед рвом и что-то закричал страже у ворот. — Да, тако и есь.

Ветер относил в сторону слова Мирослава, и отроки не смогли их разобрать.

— Верно, стряслось что, — встревожился Варлаам. — Сойдём-ка во двор.

Он повернулся и заспешил вниз по винтовой лестнице.

— Да, позабыл те сказать, — говорил Тихон, спускаясь за ним следом. — Тамо, в Холме, князь Шварн объявился. С матерью, с женою своею, и боярин Григорий Васильич с ими. Воротился из Литвы.

— Вот как. — По челу Варлаама пробежали волной морщины. — Значит, здесь он теперь.

«И она», — едва не добавил Низинич, но вовремя спохватился и смолчал.

Во дворе его ждал гридень.

— Князь тебя кличет, — сухо передал он.

Лев ожидал Варлаама в том же узком покое на верху замковой башни. Напротив князя на скамье сидел бледный от усталости Мирослав.

— Сказал, не приедет. Монах, мол, не князь, — говорил он, зло кусая усы.

— Боится, скотина, что прежние его делишки вспомнят, вот и отказывается, — процедил Лев. — Что ж, по-иному сделаем. А, Варлаам! Звал тебя. Садись. Разговор наш долгий. Вижу, истосковался ты без дела настоящего. Это ничего. Князь про тебя не забыл. — Лев неприятно засмеялся.

Варлаам впервые услыхал, как Лев смеётся, и подивился, насколько смех его был едок и противен.

— Вот что, отроче, — продолжил князь. — По важному позвал я тебя поводу. Сперва вот ведай: хан татарский, Берке, давнишний наш ворог, который Куремсу и Бурундая на нас посылал, ныне в Орде помер. Трахомой страдал,