Шрифт:
Закладка:
— Ты ж уразумей, как воно было в Банбулаевом городке-то, — уже задушевно откровенничал он через десять минут знакомства. — Хлеба колосятся! Сочные, налитые! Ну, как было с такой землицы уходить? А он воспретил оставаться. Ну, я и осерчал.
Мезенец мечтал о земле. А тут, на Амуре, она давала обильные урожаи. Во всей Сибири таких мест не найти. А к мечте Рыту не пускали.
Пока пяток казаков ковырялись в чуть оттаявшей земле, их тройка отправилась валить и сучковать лес. Через час работы Санька заподозрил, что второй его знакомец тоже из мечтателей. Митька Тютя, как раз, откровенничать не спешил. Сказал лишь, что сам из дончаков. Но с юных лет в Сибирь поверстался.
— Вроде и много земель да градов повидал, а всюду одно, — вздыхал он, не договаривая.
И Санька вспоминал рассказы учителей о народном бесправии, о жесткой власти феодального самодержавия, о полнейшем всесилии воевод на местах, которые обдирали целые области, набивая свои сундуки с сокровищами. Здесь, на Амуре-то еще вольготно дышится. Даже при властном Хабарове.
Можно предположить, зачем рванул за Поляковым Тютя. Забраться на самый край мира, практически к океану. Может, туда хоть не дотянутся цепкие лапы московского царя…
Проработав до самых сумерек, по-зимнему кратких, Санька возвращался в родную землянку. На плече топор, а на лице — редкая по нынешним временам улыбка. Хороший выдался день, который по всем законам подлости не мог не закончиться плохо.
Лагерь казаков, по большому счету, представлял собой одну длинную улицу. Только в центре, где склады, аманатская изба и прочие «административные сооружения», городок расширялся, а улица расплеталась на гроздь проулочков. Вот в них-то Санька и заплутал. Возле одного из домов оббитая шкурами дверь вдруг с пинка распахнулась и чуть не врезала Извести по харе. Парень испуганно вжался в стену. А на улицу нетвердой походкой вывалился Хабаров.
Небо было тучное, даже луна не светила, но Санька сразу узнал атамана. И разглядел, что тот был не один. Вторая тень заметно помельче и ходит еще более странно.
«Да это же кто-то вырывается!» — осенило толмача.
А «кто-то» в это время взял и укусил Хабарова за руку, которой тот рот зажимал. Ерофей взревел, почти заглушив тонкий крик «Пусти!». Но Санька расслышал. Расслышал и тут же узнал голос Челганки. Руки похолодели.
«Да что же это… — метались у найденыша мысли. — Вспомнил о ней, гад. Неужели он ее сейчас…».
Незримый в кромешной тени дома, Санька растерянно смотрел вслед удаляющейся парочке. Хабаров явно волок пленницу к своему «особняку» с понятными целями. Челганка вырывалась, но безуспешно. Парень нервно переминался на месте. Что делать? Спасать девку? Или ничего не надо сделать?
И тут Хабаров с хрустом врезал даурке кулаком по лицу. Удара в потемках и не видно было, зато звук слышен хорошо. Кровь ударила Извести в лицо! Судорожно сжал он в руке топор.
Хана атаману!
Глава 26
Внезапно Санька не увидел, но почувствовал, что на топорище легла еще одна рука. Чужая. В ярости он дернулся, но топор держали крепко.
— Уймись, Дурной! — прошипели ему прямо на ухо. — Живота расхотел? Так сыщи иной путь, как самоубиться!
Ивашка? «Ален Делон»? Этот козел откуда тут?
Между тем, вторая рука легла ему вдоль ключиц и властно вжала в стену. Экая силища у красавца! Санька дергался, глухо рычал, но тиски были надежные.
— Никшни, ирод! — шепнул Иван сын Иванов. — Всё равно не пущу. Умишка-то хоть хватит себя не выдать?
И Санька затих, с тоской глядя, как в темноте растворяются два силуэта. Ничего больнее он в жизни не видел. Картины рисовались одна ужаснее другой, но не думать об этом парень не мог. Ивашка подержал толмача еще пару минут и выпустил.
— Утрись снегом, дурень. Остынь, — с усмешкой посоветовал он. — Вот уж верно тебя Дурным прозвали. Самое тебе имечко.
Санька стоял, набычившись.
— Благодарности от меня не жди.
— Класть я хотел на твои благодарности, — хмыкнул «Делон». — Старика только жалко. И чего он к тебе прикипел?
Ивашка повернулся и спокойно пошел прочь.
— Ужо в спину хоть не ударишь? — небрежно бросил он на прощание, а Известь бессильно застонал. Потому что, не зная, куда избыть накопленную боль и ярость, именно так и захотел сделать. Слова же надменные остудили его, как клинок в ледяной воде.
…На следующий день Санька люто напился. Платить ему было нечем, так что от ненависти к Хабарову он стал его должником. Вернее, должником Петриловского.
«Ну, ничего, сука-атаманишка, — цедил он про себя, елозя деревянную кружку по грубо отесанной доске. — Хрен тебе, а не мои знания! Под пыткой ничего не скажу! Пусть тебя Зиновьев на Москву утащит, на дыбу! Я еще и сам в ту кляузу чего-нибудь допишу, чтоб ты, гандон штопаный, с дыбы уже не слез…».
Так Известь весь день себя и изводил. Погруженный в свою боль, он даже не замечал, что в тот вечер подле него всё время крутился Тимофей Старик, а, когда «клиент достиг кондиции», осторожно уволок парня в землянку.
Сказать, что утром ему было хренов — ничего не сказать. От местной сивухи ранимая печень выходца из XX века должна в трубочку сворачиваться. Выходец отмокал в снегу, а про себя думал, что мысли-то у него были не такими уж и плохими.
«Я ведь точно знаю, когда всё случится, — рассуждал он, стирая с лица подтаявший снег. — Когда и где Хабаров встретит Зиновьева, когда тот увезет атамана. Вот и будет лучшее время, чтобы освободить Челганку».
Так в голове у Саньки появился план. Не просто план спасения, по сути, незнакомой ему девушки, а вообще цель по жизни в этом неприветливом мире. Обдумав детали, толмач вдруг понял, что Ивашка-то его спас. И его, и Чалганку, которой безумная ночная выходка Извести никак бы не помогла.
«И чо теперь? — пробурчал Известь сам себе. — Спасибо, что ли, Делону говорить?».
Его план обрастал множеством ответвлений. Санька теперь знал, где держат даурскую аманатку, и искал способ снова завести с ней общение. Опять же, надо Мазейку потрясти на предмет информации. Куда-то ведь Чалганку надо деть… А куда?
Особым пунктом для беглеца из будущего стал Кузнец. Главный пушкарь хабарова полка Онуфрий сын Степанов уже
