– Они видят во мне последнюю надежду человечества? – подыгрываю я, водя расческой по его боку.

Фалада мягко фыркает – этакий лошадиный смешок – и продолжает:

– Это навряд ли. Но с тобой легко поладить, ты скромная и не отлыниваешь от работы.

– Быть гусятницей – невелика ответственность.

– Тем не менее ты несешь ее с достоинством. Не каждая высокородная леди станет распевать баллады, сгребая гусиный помет.

– М‐м‐м. – Я прячу скребок в корзину, чтобы отвернуться и скрыть румянец. Мне не приходило в голову, что другие могут услышать мое пение и тем более станут обсуждать так, что отголоски разговоров долетят даже до конюшен и Фалады. Петь за работой, как только немного освоюсь, для меня обычное дело.

Покопавшись немного в корзине, я достаю инструмент для чистки копыт. Фалада покорно поднимает ногу, и я принимаюсь убирать застрявшие за день камешки и грязь.

– Мне хочется погулять по городу, – делюсь я. – Дома рядом с нами была только деревня. А здесь наверняка есть на что посмотреть. – Я отпускаю копыто, встаю и потягиваюсь. – Может быть, пойдешь со мной? Не уверена, что соберусь одна.

– Конечно, – соглашается Фалада.

Я сажусь обратно и принимаюсь за следующее копыто.

– После ужина?

– Не припомню, чтобы у меня были еще неотложные встречи. – В ответе звучит ухмылка.

Я утыкаюсь лбом ему в ногу и смеюсь.

Около часа спустя, когда я досыта наелась вкусным ужином, мы выходим по Западной дороге в сторону дворца. Но мне не интересно снова идти по тому же – единственно знакомому – пути, так что я почти сразу сворачиваю на одну из прилегающих улиц. И с удивлением отмечаю, что город полон жизни, несмотря на близкие сумерки. Дети вопят и играют в салки, женщины болтают в дверях и на углах домов, мужчины заваливаются в таверны и чайные. Мы шагаем переулками, что отходят от улиц и бегут между старыми каменными и кирпичными постройками, тесно льнущими друг к другу. В широких дверях лавок ярко светят лампы, приглашая покупателей за любым товаром: от корзин и тканей до оружия. Улицы сходятся на площадях и круговых дорогах и снова прорастают в нескончаемый лабиринт зданий и простонародной жизни.

Наконец мы поворачиваем назад, чтобы выбраться к дому до наступления полной темноты. И совсем рядом с Западной дорогой, в узком проулке, находим то, что я неосознанно искала весь вечер, – часовню. Необычную, едва больше моей каморки над конюшнями, совсем без мебели. По полу расстелены плетеные травяные циновки, на одной из стен – изречение на менайском, прочесть которое я пока не в силах. Простая арка в стене служит входом, рядом – отдельный коврик для обуви молящихся.

Я стягиваю башмаки, захожу, вдыхаю сухой, едва заметный пыльный запах и чувствую ласковые объятия темноты. С выдохом из меня вытекает томительное напряжение этих недель. Как бы здесь все ни отличалось от домашней часовни, есть что-то в подобной простоте. Это место покоя и тишины, отдыха от поджидающих обязанностей и неотпущенных долгов, место, где можно просто быть.

Сегодня совсем темно, так что надолго не остаться, но я уже точно знаю, что вернусь.

– Посиди с нами, – говорит Виола на следующий вечер, когда я встаю из-за стола после ужина, мыслями уже вернувшись к часовне.

– Посидеть? – откликаюсь я.

Сальвия улыбается:

– Не за столом, конечно.

Они достают спальные матрасы мужчин, свернутые и убранные днем в шкаф, бросают на них несколько подушек и устраиваются на полу. Делают все легко и привычно. Должно быть, они сидят так каждый вечер после того, как я ухожу, уверенная, что день закончен.

– Умеешь шить? – спрашивает Виола, хлопая по подушке рядом с собой.

Тянется за корзиной с шитьем и, когда я нерешительно киваю, отдает мне чинить подседельную попону с расползающимся швом. Остальные устраиваются вокруг, каждый за своим небольшим делом, и продолжают разговор.

Дуб, самый тихий из конюхов, сидит в дальнем углу комнаты, склонившись над инструментами, и лишь иногда вставляет в беседу короткие замечания низким голосом, рокочущим из полумрака. Ясень, рослый и гибкий по сравнению с бочкообразным старшим братом, делает все быстрыми, уверенными взмахами, его смех мечется по комнате, а речь живая и порой быстрая до неуловимости. Рябина, самый младший из братьев, совсем еще юноша с острыми локтями, которыми он наверняка обо все бьется, и растрепанным гнездом волос, бросающих спутанные тени на открытое лицо.

Виола сочетает в себе звонкий смех и тихую заботу. Ее добрые карие глаза, ясные и безмятежные, излучают свет, смягчающий черты лица. Сальвия, как я поняла, тоже со всеми в родстве, кто-то вроде дальней тетушки. Она следит за ними, как орлица за своими птенцами. Крылья топорщит редко: обычно строгого взгляда хватает, чтобы погасить возражения Ясеня или отмести несмелые предположения Дуба, которые ей не по душе.

С тех пор так проходит и каждый мой вечер: за починкой и приведением в порядок упряжи под обсуждение повседневных забот, свежих слухов и происшествий во дворце и в городе. Иногда я прошусь уйти пораньше и прогуливаюсь с Фаладой до часовни, чтобы погрузиться в тишину. И каждый вечер, лежа в своей комнатке, осмысливаю все услышанное и усвоенное. День за днем, ночь за ночью я понимаю все больше, по кусочкам собираю Менайю и собственную жизнь на новом месте.

И все же не могу совсем сбежать от прошлого и бремени всего, что знаю.

– Слышали? – спрашивает Дуб однажды вечером. – Круг Колдунов запросил у короля утверждения третьего наследника.

Я резко вскидываю взгляд, думая, не ослышалась ли. Запрос, король, утверждение, наследник – всем этим словам меня давно обучили дома.

– Третьего? – повторяю я. – Зачем? Их же двое, да?

Если Круг настаивает на третьем наследнике, вполне возможно, что они рвутся дать власть кому-то из своих. Я размышляю, известно ли им о Даме и не потому ли они предполагают – или даже хотят устроить – гибель короля и законных наследников.

– Ага, принц и его кузен, – подтверждает Рябина.

После этих слов все молчат.

Я гляжу на всех по очереди и вижу, что Ясень тоже смотрит на меня, его прямой взгляд будто поощряет вопросы. То есть мне расспрашивать дальше? Почему тогда он не заговорит сам? Но еще больше мне хочется знать, какие у моих друзей есть подозрения – ведомо ли вообще простому люду о существовании Дамы, или, быть может, они лучше меня понимают, почему она враждует с королевской семьей. И планирует ли Круг перехватить власть.

– Почему? – повторяю я, жалея, что еще совсем не приноровилась к языку. Понимать удается намного лучше, чем склеивать слова самой. – У Семьи… у них какая-то беда?

Ясень тихо невесело смеется:

– Беда. Да, Терн, у них большая беда.

– Просто слухи, – шумит Дуб.