Никита опаздывает. Урок начинается, а его нет, я уже начинаю дергаться и гипнотизировать взглядом дверь.

Проходит полчаса, прежде чем она распахивается, и в класс влетает Никита.

— Извините, Дарья Сергеевна, — бросает на ходу и идет к своему столу.

— Топольский, — одергивает его мама, — будь добр, сходи к директору, получи допуск к занятиям.

Она смотрит расширенными от удивления глазами. Да, мама же не видела, как его разукрасил вчера Макс. Каменский, кстати, сегодня выглядит не лучше. Губа распухла, на челюсти там, где его приложил Никита, приличная гематома.

— Я попал в пробку, Дарья Сергеевна, — цедит Никита сквозь зубы, — и я извинился.

— Хорошо, иди к доске, мы послушаем, как ты готов к сегодняшнему уроку.

— Я не готов.

Растерянно смотрю то на Никиту, то на маму. Он глядит исподлобья, и я не понимаю, что происходит. Что с ними? Что за противостояние?

— Тогда к директору. Я не допускаю тебя к уроку.

Топольский выходит и раздраженно хлопает дверью. На урок он так и не возвращается, и я не нахожу себе места.

— Что это твоя мать так на него взъелась? — шепчет Алина, а я только пожимаю плечами. Я и правда не знаю.

Он приходит только ко второй паре, хмурый, задумчивый, и бросает на меня странный, тревожный взгляд. Одновременно на телефон приходит сообщение от бота.

Боюсь открыть мессенджер, да и Алька все время поглядывает с любопытством. Она уже раз десять спросила, не получала ли я еще задание.

Еле доживаю до перемены, прячусь в туалете и открываю сообщение.

«Ваше задание: дать пощечину мажору при как можно большем количестве свидетелей».

Прислоняюсь к двери кабинки и закрываю глаза. Так, в принципе, ничего сложного. Подойти к любому мажору и ударить его по лицу. Разве это большая проблема?

Я ненавижу мажоров, это вообще не проблема. То, что мне вполне может прилететь ответка, это ясно, но задание я выполню. Ну не убьют же меня за пощечину!

Запускаю руки в волосы и упираюсь в дверцу лбом. Проблема. Это проблема. Я могу сколько угодно ненавидеть мажоров, но я не способна ударить человека.

Теперь я понимаю, что, когда говорила о своей ненависти, представляла не конкретного человека, а абстрактную личность. Но ударить придется парня, который не сделал мне ничего плохого. Который меня в принципе не замечает. Я молчу о том, как это будет выглядеть со стороны.

А потом представляю, что станут говорить о маме. Что у нее неадекватная дочь. Возможно, ее даже пропесочат на педсовете, если мне не повезет с мажором. Кто знает, какие у него попадутся родители.

В голове настойчиво крутится мысль, от которой я усердно отбиваюсь.

Топольский. Единственный мажор, которого можно ударить безнаказанно. Он ничего мне не сделает, Никита. Но разве я имею право так его использовать?

Представляю, как его лицо изумленно вытягивается, а потом на нем появляется то выражение брезгливости, которое я видела во сне. И мне становится физически плохо.

Они были правы, когда выбрали меня. Я лузер. Самый настоящий лузер.

Я ни на что не способна. У меня коленки трясутся, когда я представляю, как бью того же Анвара. И снова понимаю, что не смогу. Я так не умею, они ничего мне плохого не сделали.

Звенит звонок. Выхожу из кабинки, умываюсь холодной водой и иду в класс. Как тут прямо передо мной вырастает Никита.

Я смотрю в его глаза, он как будто чего-то ждет. И пройти не дает, и молчит.

Нас огибают лицеисты, спешащие на урок, а Никита все смотрит и молчит. И я молчу. Руки как будто наливаются свинцом и становятся неподъемными.

Даже если бы я решилась его ударить, не смогла бы.

— Ник, ты чего стоишь, пойдем, — зовет его Анвар, а ко мне подбегает Алька.

— Куда ты пропала? — принимается трещать. — Я тебя обыскалась. Идем!

Позволяю ей увести себя, и мне кажется, что в глазах у Никиты мелькает отчаяние. У него что-то случилось? Или он так обиделся, что я вчера отказалась поехать к нему?

А может, он обнаружил шпионскую прогу?

Кстати, у Севки было достаточно времени, чтобы выяснить, учредитель Никита или нет. Снова мучаюсь целый урок в ожидании большой перемены, а потом первой бегу в кафетерий.

Кричу Альке, что бегу занимать очередь, а сама быстро набираю сообщение в наш с Максом и Севкой чат. Узнали ли они что-то о Топольском или нет?

Есть не хочется, поэтому беру один сэндвич с кофе и сажусь за наш стол. В зал входят Топольский с Мамаевым, за ними идут Сева и Макс. Пиликает телефон, и я открываю чат.

— Ну что, тебе так ничего и не присылали? — Алька толкает меня под локоть, а у меня нет сил терпеть.

Открываю чат, отвернувшись от нее вместе с телефоном, и цепенею.

Скрин первый.

«Поздравляем. Вы в составе учредителей».

Скрин второй.

«Ваша ставка в размере двух тысяч баллов принята».

Скрин третий.

«Вам начислены дополнительные баллы за активность в обсуждении».

Голова идет кругом. Значит, Сева и Макс его правильно подозревали, он учредитель. И он поставил на меня. Две тысячи баллов — это две тысячи долларов. Никита верит, что я выиграю.

В груди нестерпимо жжет, мне кажется, если я сейчас не выплесну этот жар, то просто взорвусь. Вскакиваю, подлетаю к Топольскому и со всего размаху бью его по щеке.

— Заречная, ты что, совсем сбрендила? — вопит Милка. В кафетерии зависает тишина, в которой кажется, слышно только как стучит мое сердце.

И еще Никиты.

Я стою перед ним и тяжело дышу, опустив руки. На его щеке горит красное пятно, а из ранки на скуле начинает сочиться кровь.

С ужасом понимаю, что ударила по самой большой ссадине. Глаза наливаются слезами, и я непроизвольно тянусь к Никите.

— Отойди, — шипит Мамаев. — У тебя с головой все в порядке?

Мотаю головой, отчего на очках появляются капли. Не в порядке. Я давно не в порядке.

— Ник, идем умоешься, у тебя кровь течет, — тянет Анвар Никиту за локоть. Тот на миг поднимает на меня глаза, и я снова застываю столбом.

Я не вижу ни тревоги, ни злости. Я бы сказала, что в его взгляде сквозит облегчение, но тогда выходит, что я окончательно сбрендила.

Разворачиваюсь и вылетаю из кафетерия. В кармане