Шрифт:
Закладка:
– Я всё-таки пойду прогуляюсь. Хочешь, идём вместе? – Мамино лицо искажается ужасом, и я понимающе киваю. – Ладно, я ненадолго, пока!
Закрывая парадную дверь, я вижу, как мама берёт ещё горячее печенье, но не успевает поднести ко рту – хрупкая сдоба трескается у неё в руках и падает на пол.
«Надо было слушаться Себа».
Глава тридцать первая
На улице мне быстро становится не по себе. В последний раз я шла по знакомым улицам к площади как будто сто лет назад: ещё до того, как впервые попала в Фетерстоун. Этой дорогой я ходила в студию Обеля, с папой в музей, в Зал поминовения с мамой. С тех пор всё очень изменилось.
Свернув на мощёную улочку, по обе стороны которой выстроились дома с террасами, я плотнее закутываюсь в шаль, хотя сегодня тепло. Нужно спрятать лицо. Лонгсайт уверял, что я не пленница, однако без присмотра не оставлял. Откуда мне знать, что случится, если меня обнаружат вот так, на прогулке? А мне обязательно надо найти Мел.
Лавка цветочника на углу встречает меня горьким ароматом вянущих цветов, будто подталкивая вперёд. На площади, кажется, собрался весь город: люди несут в музей книги предков. Под тяжестью коробок и сумок с книгами из кожи поникли плечи, а сердца скованы печалью. Чем ближе двери музея, тем тоскливее на душе, тем сильнее застилают глаза слёзы – ведь семейные книги как будто отправляются в тюрьму.
Никто не смотрит на закутанную в шаль девушку, которая идёт прямо к ступенькам главного входа. Я уверенно переступаю порог и миную приёмную незамеченной. Служители заняты, они принимают книги, и меня никто не останавливает. Вот так, без особых усилий, я и оказываюсь в здании.
Постучав в дверь кабинета Мел, я напрасно жду ответа и наконец вхожу без разрешения.
«Наверное, рассказчица занята, помогает принимать книги. Что ж, я подожду».
Однако в кабинете меня сразу охватывает неприятное ощущение: здесь что-то не так.
Стул лежит на боку, на письменном столе – перевёрнутая чашка, а на открытой книге засохли чаинки.
– Мел, ты здесь? – тихо зову я, закрывая дверь.
В ванной комнате пусто. Постель в спальне аккуратно заправлена, заплечный мешок, с которым Мел путешествовала в Фетерстоун, на полу, у изножья кровати. А возле подушек, на кровати, лежит знакомый блокнот. Затаив дыхание, я хватаю его. Вместо закладки – золотая ручка Мел, и я снова в замешательстве замираю. Опустившись наконец на кровать, я открываю заложенную страницу. Передо мной список дел, или заметки, план «на завтра», который набрасывают, если не спится.
Книга из Мортона. Обсудить с мэром Лонгсайтом.
Найдена золотая цепочка. Отдать в бюро находок.
Меня пригласили на школьное собрание. Уточнить день и время встречи.
Заметили лишние книги на музейной витрине. Принять меры.
Найти подходящих кандидатов для нового обряда нанесения меток.
Внизу покосились полки с книгами. Вызвать мастера.
Обычный список. Но я перечитываю его не раз, прежде чем вдруг понимаю: первые, едва заметно подчёркнутые слова складываются в три короткие фразы:
Книга найдена.
Меня заметили.
Найти внизу.
Опустившись на колени, я приподнимаю край покрывала и шарю под кроватью. Почти сразу упираюсь кончиками пальцев во что-то гладкое, не очень большое, с резко очерченными краями. Ложусь на пол и запускаю под кровать руку до самого плеча, а потом очень медленно и осторожно вытягиваю на свет находку.
Чихая и отряхиваясь, я не сразу понимаю, что у меня в руках. Это папина книга. Скорее всего, Мел отправилась за ней вчера ночью и только потом вернулась сюда, к себе. Счищая рукавом пылинки, я благоговейно переворачиваю страницы. Это действительно папа! Каждая метка будто говорит со мной его голосом после долгой разлуки.
Мел нашла папину книгу. Спасла его для меня.
Но какой ценой?
Глава тридцать вторая
Теми же широкими и уверенными шагами я беспрепятственно выхожу из музея. На площади по-прежнему людно, но большинство жителей стоят с пустыми руками: книги отправились во временное жилище, в музей. На меня никто не смотрит, все взгляды прикованы к сцене. Наверное, опять общее собрание.
Однако на помосте нет ни мэра, ни Минноу, только рабочие прикрепляют широкий плакат. Они тщательно привязывают длинный лоскут ткани к широкому основанию сцены веревками, продетыми в отверстия по углам, медленно, стараясь не измять и не перекосить, шаг за шагом разворачивают рулон.
«Интересно, что Лонгсайт придумал на этот раз?»
Слова появляются одно за другим.
РАЗЫСКИВАЕТСЯ
Леора Флинт
по подозрению в убийстве
рассказчицы Мел.
На площади один за другим звучат крики негодования, резкие и короткие, как взрывы петард. Ошарашенно моргнув, я ещё раз читаю плакат. Надо бежать, знаю, но стою, будто парализованная леденящим кровь словом… «убийство».
Наконец, будто расслышав призывы разума, тело вновь соглашается повиноваться, и я медленно ухожу с площади, сворачиваю на мощённую булыжником улицу и, оказавшись на безопасном расстоянии от толпы, пускаюсь бегом. Я мчусь домой, каждую минуту ожидая услышать за спиной топот погони.
* * *
– Мама, как же так? Она не умерла. Этого не может быть. Скажи мне, скажи, что этого не может быть, – бормочу я сквозь рыдания, уткнувшись маме в плечо.
Никому не спрятаться от проклятия, которое я несу в себе. Всем, кто мне дорог, я приношу зло. Но как же Мел? Она совсем другая – сильная, уверенная, её с детства растили и воспитывали как избранную, наравне с правителями. Отважная рассказчица хладнокровно шла на риск, потому что знала: она не такая, как все, с ней ничего не случится.
– Ты не оставишь меня, правда? – всхлипываю я.
И мама утешает меня, говорит то, что мне так хочется услышать.
– Я никуда не денусь. Я здесь, с тобой, и так будет всегда, – шепчет она.
Её слова нежные и мягкие, их хочется слушать бесконечно, от них тепло, однако, подобно сдобному печенью Себа, они могут вдруг рассыпаться в прах.
Меня ищут. Стучат в дверь и спрашивают маму, где я. Поспешно обыскивают дом. Я пережидаю налёт в потайном уголке, где пряталась в детстве: под самой крышей, в огромном пыльном сундуке.
Когда ищейки уходят, мама умоляет меня отдохнуть, остаться до утра, как следует подумать и решить, что делать дальше. Спорить не хочется, и я соглашаюсь. Мама вскоре засыпает, зарывшись головой в подушку.
«Когда же я в последний раз рисовала? Очень
