Шрифт:
Закладка:
– Между прочим, тебе подходит. Тут что-то с рисунками связано: с портретами, автопортретами… Может, ты лучше разберешься?
Мне суют бумаженцию, где некто умный пишет об эстетическом измерении души, ее отчуждении от мира, о метафизическом аутизме и т. д. Только мои умственные способности пошатнулись, не надо меня грузить!
– Не понимаешь? – Катя вздыхает. – И я не понимаю. Ладно, только Мусе про этого Ковача не говори. Не одобряет она такого.
По мне, так сто лет не видела бы Мусю. Но кто меня будет слушать? Приходит на следующий день, и опять на кухню, агитировать. А я в свою комнату мышкой и на замок закрываюсь. И тут здрасьте, снова вякает тот, кто вроде получил увольнительную! Причем проявляется не только голосом, но и смутным изображением в зеркале. На время я отринула зеркальный мир, не до него было, но тут вновь открыла створку: свет приглушен, в комнате царят сумерки, а при таком раскладе можно и черта лысого увидеть. Я черта не вижу, так, сгусток какой-то, даже силуэтом не назовешь.
– Что, мозги отъело? – ехидничает сгусток. – Не можешь ничтожного Ковача освоить?
– Он не ничтожный, – возражаю, – он крутой! Жаль, мне его крутизны не понять…
– Я лучше знаю, какой он! А ты – дура с высохшими мозгами! За это ты должна быть наказана!
Чувствую: на этот раз Капитан разозлился всерьез. Где моя рея? Где мой необитаемый остров? Я даже не спорю, готова на любую экзекуцию, коль скоро провинилась…
Однако сгусток предпочитает телесные наказания. Я получаю пощечину, потом другую, причем Капитан, кажется, ни при чем. Он, хитрюга, решил моими же руками меня наказывать – они хлещут по щекам с такой силой, что проявляется краснота. Так и до синяков можно дойти, только разве ослушаешься?!
– Ладно, на первый раз хватит. Еще раз провинишься – исчезнешь в зеркале навсегда!
– Как это?!
– А вот так! Помнишь подростков из городка Кент? Они входили в зеркальную комнату на ярмарке – и не выходили! Исчезали! Ну, об этом все газеты писали, даже местный шериф дело расследовал, спрятавшегося маньяка искал…
– Нашел? – спрашиваю с надеждой (маньяк – это терпимо!).
– Фиг! Какой маньяк?! Они провалились в другой мир, откуда нет возврата!
Когда-то я с удовольствием проваливалась в тот мир, летала со своим отражением над притихшим ночным городом, однако теперь туда не хочется. Что делать? Может, все-таки разбить треклятое зеркало?
– Нет-нет! – моментально возражают. – Ты об этом пожалеешь!
– Посмотрим, – говорю, – если что – новое купим, а это пора расколошматить!
Цветочный горшок с гортензией, терпеливо дожидавшийся своего часа, у меня в руках. Капитан орет благим матом, грозит карами небесными, прямо натуральный Сет! Того и гляди в короб-гроб засунет, расчленит и раскидает по всему граду Петрову! А тогда – кто меня соберет? Катя не способна, все время на здоровье жалуется, значит, выход один – запулить в зеркало горшком, чтобы избавиться от того, кто меня третирует!
Спустя секунду сижу в грязи, среди чернозема, стеблей гортензии и зеркальных осколков. Сижу и рыдаю, в то время как в дверь колотят со страшной силой. Когда та срывается с петель, в комнату вваливаются Катя с Мусей и бросаются ко мне. Меня ощупывают, чтобы убедиться: целехонька. Что тут произошло?! А кто его знает, что-то произошло. Только не тут и не сейчас, а давно, когда в мою душу влез червяк и начал ее жрать. Вам хорошо, у вас внутри нет червяков, у меня же он огромный, как я сама. И не вытравить его ничем, он вцепился в меня и не хочет вылезать, хоть тресни!
– Божечки, что ж такое творится?!
Вижу, как Муся размахивает надо мной подаренной иконой (успела снять со стены).
– Ну?! Я же говорю: к Гермогену вези!
Катя прижимает мою голову к себе.
– Да куда такую везти?! Подождать надо…
* * *
И опять вижу людей в белых халатах, которым суют мятые купюры, выпрашивая рецепты на чудодейственные препараты. То есть это Катя думает, что произойдет чудо, на самом деле ничего особо не меняется. Червяк уползает куда-то вглубь, делается менее активным, будто впадает в анабиоз. Но продолжает жить, я чувствую. И Капитан никуда не делся, лишь заглох на время, а дай слабину – тут же сделает очередную гадость. Иногда меня выгоняют из кабинета, но голоса пробиваются, например, слово «госпитализация». Катин голос в такие моменты делается громче, резче, она вроде как возражает. А вскоре я слышу пробившееся сквозь дверь слово «сиделка», после чего Катя выходит из кабинета в задумчивости.
А с негодяем опять проблема под названием деньги. Катя год сидела дома, забросив работу по специальности, но теперь ей нужно оформиться хотя бы на полставки, иначе ноги протянем. А кто за мной будет наблюдать? Точнее, кто будет меня пасти, ведь я натуральная овца, крушащая домашнюю обстановку! Вывод простой: нужна сиделка, пусть негодяй только попробует не дать на нее копеечку! На самом деле проблема – я, профукавшая пособие по инвалидности, поскольку не стою на учете. Катя постоянно грозит поставить на учет, оформить инвалидность, но пока приводит толстенную бабищу по имени Варвара. Ей объясняют, где чего на кухне, и намереваются оставить нас тет-а-тет.
– У нее аппетит плохой, – нервно говорит Катя, топчась у двери, – так что вы, пожалуйста…
– Накормим, будьте спокойны!
Варвара явилась с набитым продуктами пакетом и с ходу берется кашеварить. В кухне шум, грохот водяных струй и пар из двери. Оттуда высовывается распаренная физиономия, и меня окидывают взглядом, мол, ты как? Отвечаю, что все нормально, а сама принюхиваюсь к плывущим из кухни ароматам. Мясной запах сменяется чем-то пряным и острым, вскоре вся квартира пропахнет пищей, как в какой-нибудь поселковой столовке. Помню, в детстве снимали дачу под Всеволожском, так вот рядом с ней находилось дощатое здание с надписью по фасаду «Столовая». Когда Катя водила меня туда, я всегда зажимала нос, поскольку от запахов общепита дурела. И сейчас дурею, мне хочется заткнуть ноздри ватными тампонами, а лучше вообще отрезать нос!
Наконец приглашают в кухню, где
