– А ночевать есть где? – спросил вполне себе по-человечески главгопник. Кто-то из его шайки хрюкнул, но предлагать ночевать у себя не стал – получать тычок ой как не хотелось.

– Есть! – ответила Анжела. – И спасибо вам, ребята. Вы и правда хорошие! И как мне с вами связаться?

Главгопник, которому, наверное, никто никогда не говорил, что он хороший, ответил:

– А мы тут по вечерам тусуемся, это наше место. Сюда и приходи…

Заметив возникших во дворе милиционеров, которые то ли ее искали, то ли потенциальных свидетелей, Анжела ретировалась через выход на другую улицу.

Она обошла все остановки, заглянула на железнодорожный вокзал – может, Никитка туда подался?

Но нет, никто темненького мальчика там не видел.

Как в воду канул.

И Анжела вспомнила купание на реке с Валькой.

До дома Вальки она бежала – и даже на это потребовалось около часа. Уже давно была ночь, когда она, ворвавшись в подъезд, из последних сил поднялась на второй этаж и стала беспрерывно звонить в дверь.

Та распахнулась, хотя и не сразу: на пороге стоял отец Вальки – в семейных трусах и с топором в руках.

Из-за его спины выглядывал сам Валька.

– Папа, как ты видишь, это ко мне!

Отец Вальки, с оглушительным грохотом швырнув топор в угол, заявил:

– Ну, дети! Что с вами переходный возраст творит! Проходи, Анжела!

Помогло, что у родителей Вальки она была на хорошем счету, уж сама не зная отчего.

– Мне надо… мне надо с тобой поговорить! – заявила Анжела.

Валька, дождавшись, пока отец скроется в спальне, откуда выглядывала, запахивая на груди пестрый халат, обеспокоенная мама, вдруг поцеловал Анжелу.

Долго, сочно и в губы.

– Извини, можешь мне пощечину закатить, но захотелось. Только топор не бери. Папа его еле в кладовке отыскал…

В семье Вальки в кладовке хранился топор, а в ее семье – сумки с непосильным трудом нажитыми сокровищами.

Хотя в какой семье: мама умерла, вернее, убита.

А Никитка исчез.

Семьи у нее никакой более и не было.

– Пойдем, пойдем… – сказал Валька, взял ее за руку и отвел в свою комнату, в которой она уже бывала много раз.

Около дивана, на котором он спал, солидными стопками высились полученные от Демидыча книги.

– На тебе лица нет. Ты что, пешком шла? – ужаснулся Валька, а Анжела, опускаясь на диван, подтвердила:

– Бежала.

Поперхнувшись, Валька исчез, пообещав приготовить ей чаю.

Лишь бы не такого, как в милицейском «уазике».

Сцепив руки и не опираясь спиной на диван, Анжела ждала его. Письмо Валька еще не прочитал, было «всего лишь» тринадцать минут второго.

Надо бы отыскать это послание и уничтожить его.

И, повернув голову, она вдруг заметила свое письмо на вершине одной из книжных «вавилонских башен».

Распечатанное и с разворошенными страницами.

Вернулся Валька с большим бокалом ароматного чая в одной руке и корзиночкой с пряниками в другой. Ногой прикрыв дверь, он сказал:

– Родаки все еще не заснули, ну ничего, нам мешать не будут. Я их выдрессировал.

О подобных скрытых талантах Вальки Анжела не подозревала.

Вручив бокал Анжеле, корзиночку с пряниками Валька поставил на одну из книжных стопок.

Рядом со стопкой, увенчанной ее письмом.

– Прочел? – спросила Анжела.

Валька кивнул:

– Прочел.

И не сказал ничего более, взяв пряник и начав меланхолично его поглощать.

Анжела хлебнула чаю – слишком горячий.

– Ты… ты из-за меня осталась? Не уехала из-за меня? – спросил он внезапно, а Анжела поняла, как должно было выглядеть ее полуночное появление у него на квартире.

Она одумалась и принеслась, дабы… Дабы в начале второго ночи пить отличный чай и жевать пряники.

Впрочем, она только чай пила – пряники жевал пока что только Валька.

– Из-за мамы, – сказал она, снова отпивая чая. – И из-за Никитки. – И добавила: – Нас ограбили, забрав все… все, что мы взяли тогда у Артура…

Об Артуре он ведь знал из ее послания «Татьяна Онегину».

– Маму убили. А Никитка исчез – бесследно.

Ночь она провела на диване Вальки, тот перебрался в зал. Когда утром Анжела вышла на кухню, то родители Вальки, которых сын уже ввел в курс дела, собирались на работу. Они наперебой стали уверять ее, что помогут всем, чем могут, и что их дом – это ее дом.

От этого было только хуже.

Выпроводив родаков наконец восвояси, Валька уселся на табуретку около Анжелы, пившей чай и проигнорировавшей сырники.

– Это мама для тебя пекла специально, ты же любишь…

Ее мама тоже пекла. Теперь не будет.

– Спасибо, но мне только чай.

Валька обеспокоенно заявил:

– Тебе нужно поесть, ты такая изможденная! Не можешь же ты только чаем питаться?

Анжела пожала плечами – ничего, кроме чая, ей в самом деле не хотелось.

– Почему? Могу. Тебе наверняка известен какой-нибудь бельгиец или финн, питавшийся шестнадцать лет только чаем. Ну или что-то подобное.

Грустно улыбнувшись, Валька вздохнул.

– Я тебе вчера не сказал, но мне очень… Мне очень, ужасно и чертовски жаль. Очень-очень-очень…

Все же решившись взять сырник, Анжела поправила:

– Сегодня.

– Что?

– Я говорю, что это было уже сегодня – я пришла к тебе в начале второго.

Валька согласно кивнул и заметил:

– Во-первых, тебе надо снова объявиться в милиции, иначе они решат, что у вас вся семья пропала.

Анжела спокойно заметила:

– Мама не пропала, а была убита. Хорошо, ты прав. А во‑вторых?

Валька несколько смешался.

– Во-вторых, нам нельзя рассчитывать на то, что они найдут… тех, кто во всем виноват. Мы должны сами действовать!

Анжела, посмотрев на Вальку, вдруг осознала, как сильно его любит.

– Да, мы и будем действовать сами, – сказала она. – И обязательно найдем тех, кто маму убил. И Никитку отыщем – живого и невредимого!

Но все это были слова, потому что Анжела понимала: произошедшего уже не изменить.

Она и не надеялась изменить, всего лишь хотела не допустить еще худшего.