Навадвипа Даса. Хиромант некоторое время вглядывался в его лицо. Все подумали, что на руке Навадвипа были какие-то экстраординарные знаки — очень неблагоприятные или очень благоприятные. Преданные захотели, чтобы предсказатель объяснил в чём дело. Но тот сказал: «Я скажу вам об этом потом отдельно». Бабаджи Махашая спросил: «Почему отдельно? В этом мире добро и зло идут рука об руку, и всё происходит по воли Господа. Итак, я думаю, не будет никакого вреда, если вы объявите ваше пророчество перед человеком, к которому оно относится».

Астролог ответил: «Я не знаю, что должен сказать. Но, насколько я могу судить, срок жизни этого молодого человека подошёл к концу. Если бы имелись какие-нибудь способы спасти его, я бы их посоветовал, но его смерть столь неотвратима, что её невозможно избежать никакими средствами».

Навадвипа Дас улыбнулся и сказал: «Я уже знал об этом. Когда я родился, мне сделали гороскоп у сведущего астролога. Он предсказал, что я умру в первой половине месяца пауша 1895-го. Он также указал на болезнь, от которой я умру».

Астролог резюмировал: «Как я вижу, Вы умрёте от сильного жара и кашля».

Навадвипа согласился: «Да, тот астролог сказал то же самое. Но не о чём беспокоиться. Для меня будет предметом величайшего счастья умереть в такой хорошей компании».

Однако для остальных это был предмет величайшей тревоги, поскольку Навадвипа Дас был их жизнью и душой, и вряд ли они могли прожить без него. Они верили, что Бабаджи Махашая может его спасти, но тот, казалось, проявлял безразличие. На их вопросы о судьбе больного он ответил: «Что я могу знать? Нитай Чанд знает, что Он хочет. Что бы Он не сделал, это будет всегда для нашего блага. Вам не надо беспокоиться, повторяйте Харинаму».

Состояние Навадвипа Даса ухудшалось. Жар увеличивался и вместе с ним осложнялся кашель, пока больной не ослаб до того, что не мог говорить. Бабаджи попросил всех встать вокруг него и петь киртан. Навадвипа Дас последний раз поглядел на Бабаджи и последним усилием воли сложил в намаскаре[188] ладони, прощаясь со своим гуру. Глаза Бабаджи увлажнились. Он воскликнул: «Джай Нитай! Джай Нитай!» В следующий момент Навадвипа сделал свой последний выдох.

Но Навадвипа Дас был не только душой всех участников команды Бабаджи Махашая, он был также любимцем самого Бабаджи. И как тот мог позволить ему уйти? Бабаджи попросил преданных вынести его из комнаты. Затем он поднял бездыханное тело своего любимца и обнял обеими руками. Голова умершего с закатившимися глазами безжизненно лежала на левом плече Бабаджи. Остальные пели киртан и плакали. Киртан продолжался, и через некоторое время Навадвипа Дас открыл глаз, приподнял голову и посмотрел вокруг. После чего Бабаджи разжал свои объятия, и стал танцевать, восклицая: «Бол Нитьянанда, бол Нитьянанда, бол!» Все подхватили: «Бол Нитьянанда, бол Нитьянанда, бол!» Бабаджи ещё раз обнял Навадвипа и отпустил. И как только он это сделал, тот тоже начал в восторге петь и танцевать.

Танцы и киртан продолжались ещё несколько часов. Счастье и веселье наполнили сердца всех участников. Когда воспевание закончилось, Бабаджи Махашая сказал своему воскресшему ученику: «Сейчас Нитай вдохнул в тебя новую жизнь. Иди и катайся по земле, на которой воспевали Его Имена». Навадвипа Дас ответил, улыбаясь: «Я знаю, Вы можете убить или воскресить по своему желанию», — и отправился кататься в пыли.

Бабаджи Махашая начал проводить нагара-киртаны[189] в Гурапе и спустя несколько дней вернулся в Навадвипу. Одажды Навадвипа Дас привёл к нему юношу и порекомендовал: «Его зовут Рама Дас. У него приятный голос, и он благословен сердцем, переполненным Кришна-премой». Бабаджи Махашая обнял Рама Даса и благословил, и юноша навеки предался его стопам.

В то время в Калькутте свирепствовала эпидемия чумы, собирая каждый день тяжёлую дань человеческими жизнями. На берегу Ганги лежали кучи трупов, и весь город выглядел облачённым в уныние. Люди покидали его. Но многие, кто не мог уйти, всегда ощущали на себе дыхание смерти. Они только молились и рыдали.

Нитай Чанд, всегда заботящийся о духовном благополучии падших душ, возможно, нашёл это время благоприятным для освобождения людских умов из силков майи[190] и направления их в сторону бхакти, поскольку семя бхакти особо хорошо прорастает, если посажено в период бедствий.

Но, кто мог посеять эти семена более эффективно, чем Барха Бабаджи? Поэтому, казалось, что Нитай, пребывающий в его сердце, поручил эту работу именно ему, и Бабаджи решил отправиться в Калькутту вместе со своей командой. Они поехали на поезде и прибыли на станцию Сиалдах в пять часов вечера.

Едва Бабаджи Махашая вышел из станции, он увидел трупы, которые носили туда и сюда, и тяжёлую обеспокоенность на лицах людей, не нашедших другого способа избежать когтей смерти, как уповать на милость Господа и Его Имени. Бабаджи Махашая начал петь: «Бхаджа Нитай-Гаура Радхе-Шьяиа, джапа Харе Кришна Харе Рама». Его сердце наполнилось состраданием к людям, страдающим от чумы. Он пел со слезами на глазах, дрожь, вставшие дыбом волосы и другие сатвика-бхаеы украсили его тело. К нему стали подходить из разных мест и присоединяться к пению люди, привлечённые его видом и бхавой. Народ прибывал, и вскоре всё это приняло форму шествия с киртаном. Процессия двигалась без определённого маршрута. Она медленно прошла через Дариджапарх и приблизилось к рынку Деоянпарх.

Владелец лавки по имени Мукунда Гхош, выбежал им навстречу и, поклонившись перед процессией, умаляющим голосом обратился к Бабаджи Махашая: «Баба, Вы и Ваши компаньоны должны благословить мой дом пылью ваших стоп и жить в нём до тех пор, пока находитесь в Калькутте». Бабаджи ответил: «Если таков план Нитая, как я могу возражать», — и санкиртана направилась в дом Мукунды Гхоша.

Было принято решение, что завтра в четыре часа после полудня они устроят нагара-киртан. Мукунда Гхош информировал об этом группы киртана по соседству и через них все остальные.

На следующий день группы быстро собрались возле дома Мукунда Гхоша, и киртан начался задолго до четырёх часов. Бабаджи Махашая вёл киртан и танцевал, как опьянённый любовью. Его последователи и другие группы санкиртаны пели и танцевали вместе с ним. Возгласы «Харибол!» сопровождаемые звуками бесчисленных каратал и мриданг сотрясали воздух. Шествие двигалась, и к нему присоединялись новые и новые группы, пока оно не выросло в гигантскую процессию, невиданную доселе в Калькутте.

Бабаджи Махашая был самый высокий, поэтому заметно выделялся среди участников процессии. Он шёл, покачиваясь от переполняющих его чувств, подобно обезумевшему слону, который изрядно выпил из