Шрифт:
Закладка:
Он держал сладости в левой руке и танцевал, подняв правую руку вверх. Все собравшиеся тоже пели и танцевали вместе с ним. Бабаджи с небольшими интервалами правой рукой бросал горсти баташа, крича: «Харибол!». Люди ловили сладости, подымали с земли и ели. Двор был переполнен. Много людей оставалось за оградой. Они сожалели, что не могут принять участие в Харилуте. Бабаджи ради них покинул двор и стал разбрасывать сладости на улице. Лута (разбрасывание) под сопровождение песен и танцев продолжалось целый час, в течение которого все участники переполнились экстазом. Однако они также испытывали удивление, глядя, как Бабаджи щедро и непрерывно разбрасывает горсти баташа, но шала-патра остаётся наполненной до краёв. Внезапно Бабаджи понимает происходящее и, боясь славы чудотворца, бросает сладости вместе с листом.
На следующее утро его пригласили принять обеденный прасад и устроить вечером санкиртану в доме Джагеша Бабу, местного большого чиновника. В полдень у Джагеши Бабу стали собираться горожане. Санкиртана началась в четыре часа. Бабаджи Махашая танцевал и пел, описывая сцену санкитраны, в которой среди преданных в экстазе танцевал Господь Чайтанья. Бабаджи в своей песне стал особо подчёркивать, что единственным средством достижения премы является Имя Господа и что только Нитьянанда — проводник к этой блаженной реализации и в этот момент вдруг воскликнул: «Вот чудеса! Нитай появился, смотрите, люди большие и маленькие заключены в Его любовные объятия!»
После этих слов Бабаджи оказался вне досягаемости внешнего мира. Он упал в трансе на землю, дрожа, подобно деревцу под порывами ветра, из его глаз текли слёзы, а волосы на теле стояли дыбом. Последователи Бабаджи обступили его и начали петь Имена Бога, пока тот не пришёл в себя и не произнёс охрипшим голосом: «Бхаджа Нитай-Гаура, пабе Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама»[185]. Все остальные подхватили мотив, и пели эту строку снова и снова, пока не наступило десять часов вечера. Затем они разделились на две группы, каждая из которых, соревнуясь друг с другом на высоте своих голосов в неземном поединке, повторяла половину строки — одна группа пела: «Бхаджа Нитай-Гаура, пабе Радхе-Шьяма», другая: «Джапа Харе Кришна Харе Рама».
Но куда подевался наш Бабаджи Махашая? Только посмотрите, он стоит там, прислонившись к стене спиной и покачиваясь от восхищения, с полузакрытыми глазами и сияющей улыбкой, омытый слезами и с поднятым указательным пальцем правой руки, как будто указывая на что-то неподалёку в вышине. Восхитительный аромат напоил воздух, никто не знал, откуда он возник, и сверхъестественный восторг охватил всех участников санкиртаны.
Когда пение смолкло, стрелки часов приблизились к полуночи. Преданные собрались в месте, где стоял Бабаджи, чтобы поклониться и взять пыль с его стоп. К своему изумлению они обнаружили там следы стоп, ясно отпечатавшиеся на мраморном полу, и лужицу слёз и пота, собравшуюся в этих отпечатках.
Эти обстоятельства естественным образом произвели сенсацию у обитателей соседних домов, и они приходили толпами, чтобы засвидетельствовать факты и выразить своё почтение святому. Бабаджи Махашая, конечно, старался не придавать случившемуся большое значение. Но пришёл Девендра Баба и сказал: «Дада! Это правда, отпечатки есть! Я видел их своими собственными глазами!» Бабаджи ответил: «Может быть. Я не знаю. Но это случилось благодаря играм Нитая или силы Святого Имени. Это нельзя приписывать никакой отдельной личности».
Бабаджи Махашая, кто по своей природе не заботился о репутации и славе, теперь стал задумываться о том, чтобы покинуть Кришнанагар. На следующее утро он начал танцевать и петь: «Бхаджа Нитай-Гаура, Радхе-Шьяма, джапа Харе Кришна Харе Рама».
Достигнув на поезде Дикнагара, Бабаджи услышат, как местные люди жаловались на дурное событие у них в городе. Там росло старое баньяновое дерево, и какие-то мусульмане по той или иной причине задумали срубить у него несколько больших ветвей. Местные индусы считали этот баньян священным и были болезненно оскорблены в своих религиозных чувствах отталкивающей выходкой мусульманских братьев.
Следующим утром Бабаджи Махажая сошёл с поезда, поскольку у него возникло желание танцевать, под пение Имён Господа. К шествию санкиртаны стали присоединяться толпы горожан, и он повёл их прямо к священному дереву баньян. Бабаджи заметил на дереве повреждения и стал обходить баньян круг за кругом, затем распростёрся перед ним в поклоне и, поднявшись, направился в мусульманский район. Он шёл так уверенно, как будто прекрасно знал все улицы и проулки в городе, и вскоре они обнаружили себя в доме Харадхана Мандата, мусульманского джентльмена, который пользовался хорошей репутацией в этом районе и имел значительное влияние на местных мусульман. Деревенские жители, примкнувшие к шествию, конечно, испугались каменного забора и намеривались воспрепятствовать санкиртане войти во двор, но не смогли ничего сделать. Они оказались во дворе Харадхана Мандала, и когда он вышел из дома, группы певцов окружила его, подобно опытным солдатам, продолжая петь и танцевать, забыв вес на свете.
Внезапно Бабаджи Махашая обратился к Харадхане громовым голосом: «Скажи, Нитай-Гаура, Радхе-Шьям!»
Харадхана повторил: «Скажи, Нитай-Гаура, Радхе-Шьям!»
Бабаджи продолжил: «Скажи, Харе Кришна Харе Рам!»
Харадхана повторил снова: «Скажи, Харе Кришна Харе Рам!»
Так продолжалось в течение пятнадцати минут, пока слёзы не потекли по щекам и бороде Мандала Сахиба, и он не пустился в пляс, притоптывая деревянными сандалиями и вскидывая вверх руки с мусульманскими чётками, и пока Бабаджи не подошёл и не прижал к своей груди неистового танцора, отчего тот преисполнился небывалого восторга и, кружась, свалился на землю. Харадхана обступили участники санкиртаны, а Бабаджи что-то прошептал ему в ухо, и тот задрожал
