На третий день в Мексике Кортес даже не взглянул на строившуюся церковь: с утра до ночи говорил через своих толмачей с местными жителями. Обошел селение, посмотрел посадки и отобедал с касиком. Тот предложил прислать людей на стройку храма. Кортес и Агилар сошлись на том, что это искреннее предложение свидетельствует о тяге первых веракрусцев к истинной вере, хотя касик в обмен на рабочую силу очень просил убрать подальше коней и привязать собак.

Вечером Кортес застал отряд в скверном настроении. Благодаря индейцам, они, не слишком напрягаясь, продвинулись в работе, но нездоровый климат делал свое подлое дело: двое солдат слегли с лихорадкой, а одного пса живьем сожрали насекомые. «Кто следующий, капитан?» — вопросил Альваро де Кампос.

Капитан выкатил им еще пива и забрался с Малиналли в свою халупу. Она попросила вынуть мантию из гамака и повесить меж столбов навеса, уже окрещенного Капитанством. Не то чтобы ей хотелось украсить их жилище — просто так ее хозяин, по крайней мере, перестанет пачкать ценную вещь слюной и семенем. Он пожал плечами, разрешил поступать, как ей вздумается, но в мантию все же завернулся. Она поняла, что выиграла спор — их отношения начинали походить на брак.

Утром она повесила мантию, как только Кортес ушел работать с остальными на строительстве часовни. Его присутствие лишь отчасти смягчило возмущенных людей: недовольный испанец недоволен всем на свете. Вечером, когда откупорили очередной бочонок пива, Кортес спросил у солдата по имени Альберто Каро: «Как думаешь, взбунтуются они, если попрошу и портал сделать каменным?» — «Пиво-то не вечное», — благоразумно ответил Альберто Каро. «Бедняга Агилар не служил в настоящем храме с тех пор, как его схватили чонтали, — разве мы не должны его поощрить?» — «По мне так, Агилар может катиться обратно в сельву». — «Зато так у вас хоть занятие какое-то будет». — «На кой нам занятие, капитан? Нам бы сесть на корабли и плыть дальше». Кортес пожал плечами и сказал: «Завтра придумаю — на кой».

Зато Малиналли в Капитанстве лучилась радостью. Пока все занимались часовней, Агилар быстренько окрестил ее в кустах, дал христианское имя Марина и снабдил импровизированным, но не менее от этого подлинным свидетельством о крещении, которое она и предъявила хозяину. «Какая еще донья Марина?!!» — вскипел Кортес. И вызвал Агилара.

Тот пояснил, что девица, до того как стать личной Кортесовой сучкой, была принцессой, а королевская кровь есть королевская кровь, и коль уж теперь Малиналли крещена, ей негоже оставаться рабыней, хотя сожительствовать им можно. «Как это?» — хмуро спросил Кортес. «Можешь взять ее с собой на Кубу, и жена твоя ничего не сделает — все законно». — «А ты с нами поедешь?» — «Боже упаси, я лучше к себе на Юкатан». — «А благодарственный молебен отслужишь в этой горе-часовне, которую мои криворукие строят?» — «А за что благодарим-то?» — «Вот только не надо». — «Надо или не надо — я сделаю, как тебе нужно».

Внутри Капитанства Марина поджидала первооткрывателя, намереваясь подарить ему то единственное, чем обладала в качестве вольноотпущенной, — свое тело. Полностью обнаженная, она стояла в свете восковой свечи, фитиль которой сделала из собственных волос. Готовность отдаться по доброй воле невероятно распалила конкистадора. Он упал на колени и втянул носом аромат ляжек Малиналли. Она села в гамаке, развела ноги и выдвинула таз вперед, чтобы ощутить вульвой бороду Кортеса: с первого раза, как попробовала, теряла голову от ласк бородатых мужчин. Запустила руку ему в волосы. Кортес обожал выделения Малиналли, потому что она была молодая, ежедневно мылась и питалась цветами. Она растянулась поперек гамака и стала ждать, пока он сотворит ей оргазм: ноги расставлены, руки раскинуты, соски нацелены в пальмовую крышу. Перед концом закинула ноги на плечи капитану, выгнулась над ним. Потом снова растянулась в гамаке. Тогда Кортес поднял лицо и увидел, чтó творится на мантии Моктесумы в свете свечи, если смотреть, стоя на коленях.

Так восхитившая его прежде материя словно запылала. Птицы в полете испускали свет, и лучи его переплетались с лучами солнца; каждая бабочка щеголяла своим цветом; кукуруза колыхалась под ветерком, вторя колебаниям фитиля; то, что он принял за тыквы, оказалось лицами мужчин и женщин, слитыми в безупречной земной сущности с растениями, раковинами и животными, которых он раньше не замечал. Рыбы извивались под водой. Шел дождь. «Я же говорила», — шепнула Малиналли на чонталь. И впилась в него поцелуем.

На следующий день капитан завтракал вместе с отрядом, окончательно пополнившимся индейцами-каменщиками. Заворачивая в тортилью мешанину из муравьев, цветов и перца, он как бы между прочим заметил: «Сегодня надо закончить стены, чтобы Агилар освятил часовню. Потом отправим подарки императору на Кубу и разберем остальные десять бригантин». Солдаты перестали есть — муравьи кинулись наутек из тако[107] — и уставились на капитана круглыми глазами. «Нам понадобится древесина и железо». Один Альваро де Кампос отважился пролепетать: «Зачем?» — «Мы идем на Теночтитлан, дубина».

Сет третий, гейм первый

Ломбардец взглянул на поэта. Оба все еще лежали на земле. Поднял брови в знак приветствия. Испанец ответил тем же. Впервые с прошлой ночи они обменялись чем-то, кроме ударов.

Художник сел, утер с лица кровь, покрутил шеей и встал на ноги. Подошел к сопернику и протянул руку. Тот не раздумывая взялся за нее. Скапулярий выскочил у него из-под рубашки. Ломбардец потрогал его, поводил из стороны в сторону. «Я похожие штуки видел, что это?» — «Скапулярий». — «Да нет, образ, из чего сделан образ?» — «Не знаю, он откуда-то из Индий». Художник еще немножко посмотрел и выпустил. «Видал, как он отражает свет?» Поэт не понял вопроса, заправил скапулярий обратно.

Лобмардец приобнял его за плечо и шепотом справился: «Ты, случайно, не помнишь, из-за чего мы играем? Математик сказал, у нас дуэль, но не сказал — почему». Поэт кивнул. Он был бы рад подольше ощущать дыхание соперника у уха. С шумом выдохнул. Сбросил его руку, якобы спеша растереть левое плечо, которое, впрочем, действительно болело после неистовых размахиваний руками, и сказал: «Вытри лицо, у тебя кровь идет». Итальянец провел рукавом по щеке. Черная, неизвестно сколько не стиранная рубаха вида от этого не потеряла. «Может, передохнём, хоть вина с водой выпьем». Испанец улыбнулся. «Нет, только хуже будет». Увидев вблизи движения соперника, его человеческое лицо, а не звериную маску на корте, он почти растрогался. «Покончим с этим побыстрее», — сказал он.