в трепете нот передай

или навек пропадай!

[Шраер-Петров 2009: 66]

В финале же аллюзией на исход из Египта слышится голос автора – отказника (аллюзия, которая также появляется в финале длинной нарративной поэмы Шраера-Петрова «Юрий Долгорукий», 1985–1986):

отпусти-прости нас,

матерь русь!

[Шраер-Петров 2009: 66].

Искусство рождается на стыке, в борьбе двух начал (вспомним «Искусство как излом»). В прозе и стихах Шраера-Петрова, написанных в России, особенно в годы отказа, звучит тема борьбы за еврейское самовыражение. Таковы строфы из стихотворения «Трубочист», наполненного горькой иронией:

В черной фетровой ермолке,

С поварешкой, помелом —

Ряженый с районной ярмарки,

Дьявол, негр иль костолом,

Или жид под псевдонимом

Негритянского лица

На велосипеде мимо

Убегает без конца?

[Шраер-Петров 2016: 14–15].

«Трубочист» – это третья часть поэмы «Летающие тарелки». Написанная в 1976 году в Пярну и посвященная близкому другу Шраера-Петрова, эстонскому художнику Юрию Арраку, «Летающие тарелки» фактически стали поэмой перелома, болезненного решения эмигрировать и оставить позади родовые могилы. Почти десять лет спустя в стихотворении «Могила мамы» из «Невских стихов» (1984–1985) Шраер-Петров прочитает постмодернистский кадиш:

Могила мамы

…карельский

гранит в кровавых каплях

товарняк под мостом

спасибо вам ребята

канавка уходящая в Неву

или

Нева текущая к кровавым

пой последний кадиш

паровоз

космополит угарный

приложился к груди

растоптанной

спасибо вам ребята

притормозил

транзитный товарняк

правительственной дачи

Херсонес в обломанных колоннах

от стены остзейского замка

или

от зубьев ледника

кровавый камень отделён

я опоздал

ладонь рябины

утешает

[Шраер-Петров 2011: 33–34].

В подтексте этого стихотворения из книги «Невские стихи», написанной в середине 1980-х, когда автор находился в отказе, и в свое время высоко оцененной Генрихом Сапгиром (в «Самиздат века» он отобрал из нее стихи и написал о них в предисловии), – не только элегия, кадиш, но и «кровавый камень», «паровоз / космополит угарный / приложился к груди / растоптанной», как отзвук неосуществившихся планов насильственного переселения евреев в места отдаленные, решения еврейского вопроса по-сталински, не случившегося из-за смерти тирана (по которому уже соскучились российские псевдопатриоты). Потому и фон стихотворения – кровавый.

Поэма «Бегун» (1987) посвящена узнику Сиона Иосифу Бегуну, в освобождении которого из тюрьмы весной 1987 года сыграла роль жена поэта, Эмилия Шраер. Важнейшее место в поэтике этого текста занимает парономазия, основанная на фамилии ведущего активиста советского еврейского движения. Сама борьба за право евреев на выезд из СССР расценивалась как антисоветская деятельность (вспоминается небезызвестная 58-я статья):

Грозятся высшей карою и праведной:

Зачем рукой нечистой ты коснулся русских струн

БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН?..

………………………………………………………

Русских струн я не касался,

Чужие мы, родным я не казался,

Хоть с вами я в обнимку и валялся

На плахах нар, в промежностях канав,

Хоть пот у нас подобно вышиблен, кровав,

Я – иудей

И русским не казался!

[Шраер-Петров 2016: 34–35].

Далее логика развития образа выводит поэта на архетипические и эсхатологические прозрения:

Я – Вечный Жид российский,

Я – БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН, БЕГУН…

[Шраер-Петров 2016: 38].

В произведениях, написанных в Америке, проявляется желание сохранить Россию – Россию памяти, как в стихотворениях «Когда-то в Питере» или «Московский март». Эти стихи также характеризуются стремлением поэта выразить новые образы в новой форме, которая уже является содержанием и определяет его. В свою очередь, форма стихотворения придает форму душе лирического героя, как в стихотворении, которое так и называется – «Форма души»:

если ты теряешь форму

самого себя

ты даешь большую фору

тем кого беся

полстолетия тревожил

непохожестью

помни ты талант и все же

чувствами шестью

ухватись за край обрыва

карточной судьбы

[Шраер-Петров 2010а: 26].

В стихотворении «Кулидж Корнер» неожиданные анжамбеманы, где слова либо «обрублены» на переносе, либо вовсе отсутствуют, делают тем самым изображение более выпуклым, зримым, при этом смещая пространство:

кулидж корнер – это угол на пере

сечении бикон стрит и гарвард стрит

дело приближается к ночной поре

темнота городской стеной стоит

но оказывается не угол а углы

все четыре подпирают остановку трам

две аптеки банк и по утрам

место где народ над рельсами гудит

Затем автор разрывает холст пространства и времени, выходя из пересечения Бикон-стрит и Гарвард-стрит в предместье Бостона Бруклайне, где Шраер-Петров живет с 2007 года, прямо на Литейный в его родном Ленинграде / Санкт-Петербурге:

две аптеки банк трамвай и все

что соединяет быт работу семью

лестничными клетками литейный где

забежать на часик а потом к воде

от моста литейного рукой подать кресты

за какой из четырех свернуть на ты

ног секущих линии биллиард фонарь

осыпает лилия золотую гарь

[Шраер-Петров 2010а: 10].

На подобном же сдвиге пространства-времени (в книге «Линии – фигуры – тела», на мой взгляд, в первую очередь сдвигается пространство) построены многие стихотворения, в особенности уже упомянутое «Кулидж Корнер», а также «Сдвинутый мир», «Воспоминания о Восточной Сибири», «Толпа в Бостоне» и заключительное «Возвращение из путешествия». Стихотворение «Сдвинутый мир» формально начинается со сдвига пространства:

роща двинулась на асфальт

рельсы съехали в чарльз-реку

синагога сдвинув кипу

минаретом играет в бейсбол

кулидж-корнер разинув рот

шлет машины за поворот

президент идет на восток

мусульманский закрыть роток

говорков невозможно пусть

президент торит звездный путь

Трехиктовые трехстопники создают дополнительное напряжение, однако речь, оказывается, идет не о сдвиге пространства, а о сдвиге идей, и умудренный жизнью поэт безошибочным чутьем проводит исторические параллели, сдвигая историческое время и оставаясь верным личному времени поэзии. При этом ритмический повтор, сродни блюзам, подчеркивает этот сдвиг во времени-пространстве, выявляя фальшь (изначально речь, очевидно, об иракской войне 2003 года, но логика стиха уводит читателя еще