– Если я соглашусь, могу поклясться, что не будет никого в мире счастливее вас.

– Ну, так мы женимся. Будьте моей женой.

Я улыбнулась.

– О! – воскликнул он, прыгая по комнате, – как я буду счастлив, как это будет смешно, когда у нас будут дети!

– Вы с ума сошли!

– Да, от любви.

В эту минуту послышались голоса на лестнице; я спокойно села и стала ждать тетю, которая очень скоро вошла.

У меня точно большая тяжесть отлегла от сердца, я развеселилась, а А. был просто вне себя.

Я была спокойна, счастлива, но мне хотелось очень многое высказать и выслушать.

За исключением нашего помещения, весь нижний этаж отеля пустой. Вечером мы берем свечу и обходим все громадные покои, еще дышащие прежним величием итальянских дворцов; но тетя была с нами. Я не знала, как быть.

Мы останавливаемся более чем на полчаса в большой желтой зале, и Пьетро изображает кардинала, своего отца и своих братьев.

Тетя забавляется тем, что пишет А. разные глупости по-русски.

– Спишите это, – говорю я, взяв книгу и написав несколько слов на первой странице.

– Что?

– Читайте.

Я написала ему в восьми словах следующее:

«Уходите в двенадцать часов, поговорю с вами внизу».

– Поняли? – спрашиваю я, стирая.

– Да.

С этой минуты я почувствовала облегченье и была как-то странно возбуждена. А. каждую минуту оборачивался на часы, так что я боялась, как бы не поняли, наконец, причину этого. Как будто бы можно было отгадать! Только нечистая совесть способна мучить себя этими страхами. В двенадцать часов он встал и простился, крепко сжимая мне руку.

– Прощайте, – сказала я ему.

Глаза наши встретились, и я не сумею описать, как между ними пробежала искра.

– Итак, тетя, завтра утром мы уезжаем; идите к себе, я вас там запру, а то вы будете мне мешать писать; я скоро лягу.

– Ты обещаешь?

– Конечно.

Я заперла тетю, и, бросив взгляд в зеркало, спустилась по лестнице, куда Пьетро уже раньше проскользнул, как тень.

– Когда любишь, столько говорится друг другу даже молча! По крайней мере, я вас люблю! – прошептал он.

Я забавлялась, разыгрывая сцену из романа и невольно думая о Дюма.

– Я завтра еду. И нам надо серьезно переговорить, я чуть было не забыла!..

– Да, просто ничего в голову не идет…

– Пойдемте, – говорю я, притворяя дверь так, чтобы сквозь щель падал слабый луч света.

И я села на последней ступеньке маленькой лесенки, в глубине коридора. Он стал на колени.

Каждую минуту мне казалось, что кто-то идет, я неподвижно застывала, содрогаясь от каждой капли дождя, ударявшей в стекла.

– Да это ничего, – говорил мой нетерпеливый обожатель.

– Вам хорошо говорить! Если кто-нибудь придет, вы будете польщены, а я пропаду!

Закинув голову, я смотрела на него сквозь ресницы.

– Со мной? – сказал он, поняв мои слова в другом смысле. – Со мной? Я слишком люблю вас; вы можете быть вполне спокойны.

Я протянула ему руку, услышав эти благородные слова.

– Разве я не был всегда приличен и почтителен?

– О, нет, не всегда. Раз вы даже хотели меня обнять.

– Не говорите об этом, прошу вас. Ведь я там просил вас простить меня. Будьте добрая, простите меня.

– Я простила вас, – сказала я потихоньку.

Мне было так хорошо! Так ли это, думала я, когда любят? Серьезно ли это? Мне все казалось, что он сейчас рассмеется, – так он был сосредоточен и нежен.

Я опустила глаза перед этим необычайным блеском его глаз.

– Ну, видите, мы опять забыли говорить о делах; будем серьезны и поговорим.

– Да, поговорим.

– Во-первых, как быть, если вы уезжаете завтра? Не уезжайте, прошу вас, не уезжайте!

– Это невозможно; тетя…

– Она такая добрая! Останьтесь.

– Она добра, но она не согласится… И поэтому – прощайте… Может быть, навсегда!

– Нет, нет же, ведь вы согласились быть моей женой.

– Когда?

– В конце этого месяца я буду в Ницце. Если вы согласитесь на то, чтобы я удрал, сделав долг, я поеду завтра же.

– Нет, я этого не хочу; в таком случае я вас больше не увижу.

– Но вы не можете помешать мне ехать безумствовать в Ниццу.

– Нет, нет, нет, я вам это запрещаю!

– Ну, так надо ждать, чтобы мой отец дал мне денег.

– Послушайте, я надеюсь, что он будет рассудителен.

– Да он ничего не имеет против, мать говорила с ним; но если он не даст мне денег? Вы знаете, как я зависим, как я несчастлив!

– Потребуйте.

– Дайте мне совет, вы, рассуждающая как книга, вы, говорящая о душе, о Боге; дайте мне совет?

– Молитесь Богу, – говорю я, подавая ему мой крест, и готовая рассмеяться, если он примет это в шутку, и соблюсти свой строгий вид, если он примет это серьезно.

Он увидел мой невозмутимый вид, приложил крест ко лбу и опустил голову в молитве.

– Я помолился, – сказал он.

– Правда?

– Правда. Но дальше… Итак, мы поручим это барону Висконти.

– Хорошо.

Я говорила «хорошо», а думала: «Это мы еще посмотрим».

– Но это еще нельзя сделать так скоро, – сказала я.

– Через два месяца.

– Вы смеетесь? – спросила я, как будто это было совершенно невозможно.

– Через шесть.

– Нет.

– Через год?

– Да, через год. Вы подождете?

– Если нужно; только бы я мог видеть вас каждый день.

– Приезжайте в Ниццу, потому что через месяц я уезжаю в Россию.

– Я поеду за вами.

– Это невозможно.

– Почему?

– Мать моя не захочет.

– Никто не может помешать мне путешествовать.

– Не говорите глупостей.

– Но ведь я вас люблю!

Я нагнулась к нему, чтобы не потерять ни одного его слова.

– Я всегда буду любить вас, – сказал он. – Будьте моей женой.

Мы входим в банальности влюбленных, банальности, которые становятся божественными, когда люди действительно полюбили навсегда.

– Да, право, – говорил он, – это было бы так хорошо – прожить жизнь вместе, у ваших ног… обожая вас… Мы оба будем стары, так стары, что будем нюхать табак, и все-таки всегда будем любить друг друга. Да, да, да… Милая!..

Он не находил других слов, и эти слова, такие обыкновенные, становились в его устах величайшей лаской.

Он смотрел на меня, сложив руки. Потом мы рассуждали, потом он бросился к моим ногам, крича задыхающимся голосом, что я не могу его любить, как он меня любит, что это невозможно. Потом он захотел, чтобы мы признались друг другу в своем прошлом.

– О! Ваше прошлое, милостивый государь, меня не интересует.

– О! Скажите мне, сколько раз вы любили?

– Раз.

– Кого?

– Человека,