– Много! – помотал головой Гриня. – У нас и всех-то денег рублев пять осталось, а еще рыбу куплять. А покойников отпевать на какие шиши? Домовины заказывать?

– Плати-плати, бо добрый я, – развеселился казак, похлопав по ножнам сабли. Стеная и ворча, десятник вытащил мешочек и отсчитал триста копеечек…

– А что я хозяину скажу? Он, коли не помрет, так и спросить может – куда, мол, денежки девал? – убитым голосом спросил Гриня, словно и вправду был скуповатым приказчиком. Одноглазый, тщательно проверив каждую копейку – нет ли фальшивой, кивнул своим, чтобы отцепляли багор, и, отчаливая, соизволил ответить:

– Каже яму, шо проездной пану Казимиру Шехоньскому платил, хозяину тутошнему.

– Ишь, пан Казимир Шехоньский, – хмыкнул Гриня, провожая взглядом лодки с «таможенниками». Мезецкий припомнил, что еще в Рыбнинске слышал про ляха, что подгреб под себя здешние места. А не про этого ли Казимира мужик со шрамами говорил?

Кирилло-Белозерская обитель встретила князя и его спутников спокойно. Особой радости иноки не выказали, но гнать не стали. Мертвых отпели и предали земле, раненых отдали под надзор брата лекаря, живых определили на постой. Мезецкому, из уважения к предкам, делавшим вклады в обитель, выделили отдельную келию. Но как он ни просил о немедленной встрече с настоятелем, просьбы остались втуне. Иноки качивали головами и говорили, что владыке доложено, а уж когда он встретится с князем – его воля. Засим целую неделю князь только тем и занимался, что ел, спал и молился. Брат лекарь, немногословный крепыш, по два раза на день осматривал его ребра, поил какой-то дрянью, по вкусу напоминающей смесь меда и еловой хвои, натирал сломанные места едкой мазью…

– Чем это ты мажешь? – поинтересовался как-то Мезецкий.

– Снадобьем, – немногословно ответил лекарь.

– А что за зелье? Ты же меня не какашками лечишь? – начал сердиться князь.

– Бывает, что и какашки полезны, – отозвался крепыш, продолжая свое дело. – Коровье дерьмо при ожогах помогает.

– Язык отсохнет, если расскажешь? – начал закипать Мезецкий.

– Князь Данила, я же тебя не спрашиваю, из чего воинская справа состоит. На что мне об этом знать, коли самому в доспехах ходить не требуется? А тебе – почто знать, какое тут снадобье, да из чего? Ежели в ученики ко мне пойдешь, расскажу… – пообещал монах и, предупреждая гнев раненого, добавил: – Ты лучше левой рукой пошевели… Ага… Теперь – пальцы в кулак сожми… Ногой подрыгай… Как, в груди не болит? Ну-ка, вдохни поглубже…

Мезецкий, усмирив гнев, выполнил распоряжения лекаря и поинтересовался:

– Что скажешь, сын Эскулапа?

– Батюшку моего покойного не Эскулапом, а христианским именем звали, во имя целителя Пантелеймона! Токмо, бо я иночество принял, так не положено имя родителя поминать, – обиделся лекарь. – Аз есмь брат Дионисий.

– Да уж, брат Дионисий, с тобой каши не сваришь…

– Кашу варить у нас брат Пафнутий горазд. А мое послушание – болящих да раненых лечить…

Даниил Иванович только вздохнул. Вот пойми человека… Лекарь, заканчивая накладывать свежие полоски холста поперек груди князя, расслышав вздох, пробурчал:

– Мне отец настоятель велел – поменьше говаривать, больше дело делать.

– Золотые слова! – одобрительно кивнул князь. – Лекарь ты хороший, а вот то, что шуток не понимаешь, – это плохо.

– Это я и без тебя знаю, – неожиданно согласился лекарь. – Ну, не всем же скоморохами быть. Кому-то надобно и дело делать…

Даниилу Иванович захотелось дать брату Дионисию по шее, но он сдержался. Не простой лекарь, мних…

– Сколько мне еще в постели-то валяться?

– Так ведь, князь, валяйся, сколько захочешь, – пожал плечами брат Дионисий. – Отец настоятель тебя гнать не станет. Может, из келии-то монашеской и повелит в другую хоромину перенести, но и там топчаны есть. Знай, валяйся.

Загоняя внутрь себя рык, Мезецкий проскрипел зубами и, стараясь говорить как можно четче, спросил:

– Брат Дионисий, когда я выздоровею?

– Про то одному Богу известно, – отозвался лекарь, поднося к губам князя баклажку: – Снадобье прими… – Видя, как раненый стиснул зубы и свирепо посмотрел на него, пояснил: – Здоровых людей, князь, не бывает. У тебя вон ребра не зажили. Опять же – душевное расстройство. Душевное же расстройство не лекарскими снадобьями лечить следует, а покоем да молитвой.

– Все! – вскипел князь, поднимаясь с топчана. – Некогда мне валяться – к настоятелю надобно идти.

Брат лекарь отошел в сторонку и, невозмутимо оглядев болящего, хмыкнул:

– Ну, коли сам вскочил, за бок не хватаешься – можно и к отцу игумену…

Никак не поверишь, что два года назад благообразный настоятель Кирилло-Белозерского монастыря командовал обороной обители, сам палил из пищали и подгонял нерадивых защитников. Отец Матфей слушал внимательно, не перебивая. Бегло просмотрел бумаги с благословлением на созыв Собора. Пошелестев листами, изрек:

– Не густо грамот-то. Вон, даже ни одного архиерея нет.

– Так где же их взять, – развел руками князь. – Кто в плену, а кого в живых нет. А кто и…

Настоятель, поняв недоговоренность, грустно кивнул. Не каждый архиерей нынче решится благословить Земский Собор. Но и осуждать их нельзя – не только на себя могут гнев навлечь, но и на паству свою. Вон, митрополит Новгородский шведского короля русским царем признал. Зато свеи ни одной церкви в Новгородской области не тронули. Не то, что ляхи…

– Сам-то что думаешь, отче? – спросил князь, надеясь, что голос остается спокойным. А ну как откажет архимандрит?..

– А что думать? Надо созывать… Как же иначе царя на престол возвести? Дело-то большое – сразу не осилишь. Одних гонцов столько понадобится… Опять-таки, надобно голову ломать – чем народ-то кормить будем? Добро, коли выборщики сами додумаются провизию взять, а коли нет?..

– У меня скоро люди придут с обозом, – сообщил Мезецкий. – На первое время хватит.

– Что привезут – сами и съедите, – улыбнулся игумен.

– Ниче, пошлем народ рыбу ловить. Слава те Господи, рыбы в Сиверском озере много.

Глава девятая

Конец пана Шехоньского

Князь Мезецкий водил в бой полки не раз и не два. Там просто: стрельцов на пригорочек, а дворянскую кавалерию – в лесочек (или наоборот – как пойдет). Пушки на горку выкатить, чтобы конница не обошла. Кормить-поить воинство, раздобывать сухари да портянки – на то второй воевода и полковой дьяк есть. Вот пущай у них голова и болит! А здесь, если бы не Леонтий Силыч, так совсем бы рехнулся! Забот немало – понаставить в келиях двухъярусные (а где позволяли своды – трехъярусные) полати, смастерить коновязи и ясли для сотни с лишним лошадей, выкопать ямы и сколотить нужники где-нибудь подальше, за оградой. Проверено горьким опытом – коль этим не озаботится отец-командир, воины будут гадить где попало, а потом сами же будут морщить носы и маяться кровавым поносом…

Старый дворянин отправил людей нанимать в подмонастырской слободе баб-портомоек, снарядил в помощь монастырскому хлебопеку трех стрельцов, распорядился соорудить баню, чтобы парить воинство, и велел расширить небольшую пристань…

У воинского начальства, что сидело в тенечке и поглядывало,