Шрифт:
Закладка:
– Чего тут забавиться-то? – буркнул Павел. – Ну, не хотят греха, ладно, так и быть – перережу им глотки. Рассветет скоро, уходить пора…
– Успеем, – махнул рукой атаман, которому загорелось посмотреть.
– Онцифир, как бы беды не было, – покачал головой мужик со шрамом, но послушно отошел.
– А может, мы перед смертью спляшем? – поинтересовался князь, глядя на атамана. – Есть у меня плясун – всех за пояс заткнет! Спляшешь, Гриня?
– Да запросто, Данила Иваныч! – весело отозвался десятник. – Чего ж напоследок-то не сплясать? Дозволишь, Онцифир?
– Чего ж не дозволить? – засмеялся атаман, любовно оглаживая золотую шишечку на рукоятке пистолета. – Только ты нас совсем за дураков держишь? Думаешь, коли мы вам руки развяжем, на волю вырветесь? Попробуй. Далеко не убежишь…
К пленным подошли остальные разбойники, числом десятка два, и все – с огнестрельным оружием.
– Вот, ребятушки, седня праздник у нас, – весело заявил атаман. – Барахлишком разжились, да еще и цельного князя поймали. А князь-боярин хочет для народа приятное сделать, сплясать напоследок… Разрежьте-ка на князюшке веревку.
Мезецкий, потирая затекшие руки, встал, но, ухватившись за бок, упал на одно колено.
– Хреновый из меня нынче плясун. Вроде ребра поломаны… – сказал князь, морщась от боли.
– Щас все доломаю, – пообещал самый молодой и попытался пнуть князя.
– А ну, Фимка, не замай, – остановил его Павел. – Убивать убивай, а не мучь…
– Чего ты брешешь-то, князь, – наклонился над Мезецким атаман. – Че там у тебя сломано-то?
– Не брешет он, – заступился за князя разбойник со шрамом. – Видел я, как Фимка его припечатал. Парень-то, как говорить начал, совсем олютовал…
– Ладно, – смилостивился атаман. – Пущай живет пока… Кто там у нас плясать-то хотел? Энтот, что ли?
Гриня неспешно встал, повернулся спиной и протянул руки. Когда вязка была перерезана, потянулся, как кот, разминая суставы.
– Ну, попляши, – доброжелательно сказал атаман, улыбаясь щербатым ртом и нацеливая на Гриню пистолет. Гриня притопнул правой ногой, потом – левой и, как заправский плясун, начал «ломания», прихлопывая в ладоши и напевая:
Пошел Матвей на разбой с топором,Разбил Матвей кисель с молоком!А кашу-горюшу в полон взял,Яишницу на шестке повязал…Выкидывая коленца, Гриня прошелся вокруг разбойников, а потом гаркнул остальным пленникам: «А ну, подпевайте!». Те, хотя и были связаны, с кряхтением и сопением поднялись и, стоя на одном месте, принялись притопывать и прихлопывать, подхватывая «разбойничью» песню:
Сковородка была долгоязычная,Сказала – в печи де блины горячи;Блины горячи догадалися,За пазухи разбежалися…Разбойники надсаживались, хватаясь за животы. Кое-кто положил тяжелые пищали наземь, чтобы не мешали, а атаман, сунув дорогой пистолет за пояс, ржал до слез. Один Павел настороженно следил взглядом за каждым Грининым движением. Мезецкий, не желая отставать, подобрал валявшийся неподалеку сук, оперся на него, как на костыль, и вместе со всеми пел:
Пшенной пирог во городе сидел,Во славном во городе на конике…В плясовой полагалось повторить трижды последнюю строчку. Разбойники, радостно притопывающие и прихлопывающие, не знали, что боевые холопы поют ее один раз… Гриня, заведя правую пятку под зад, выбросил вперед левую ногу, оттолкнулся от земли, распрямился и, словно стрела влетев между двумя душегубами, вбил одному зубы в оскаленный рот, а второму выбил глаз. Упав наземь, перевернулся через голову и четким ударом залепил в пах еще одному. Подхватив с земли пищаль, заработал ею, как дубиной. Ратники, успевшие присмотреть супостата по себе, ринулись вперед. Стараясь забыть о боли, князь толкнул ближайшего разбойника и, подскочив к растерявшемуся атаману, загнал ему в глаз свой сучок. Выхватив из-за пояса Онцифира пистолет, взвел курок и поводил стволом, высматривая, кому нужна помощь. Вроде все справлялись. Увидев, как разбойник со шрамом, закрывавший собой перепуганного Фимку, замахнулся топором на Гриню, выстрелил. Мужик осел, а Фимка, завизжав, бросился к реке и поплыл, неумело загребая руками. Ближе к середине реки голова парня ушла под воду, а по реке разошлись круги…
Первым делом Даниил Иванович стащив с мертвеца свои сапоги. Обувшись, князь довольно притопнул и тут же закашлялся, согнувшись от боли.
– Погоди-ка, князь-батюшка, повязку изладим, – подскочил Гриня. Ободрав нижнюю рубаху с трупа, десятник туго обмотал грудь князя. Полностью боль не ушла, но Мезецкий смог дышать, а осколки ребер почти не давили.
Разыскивая саблю, Мезецкий углядел свою перевязь на разбойнике со шрамом. На удивление, тот был еще жив. Зажимая ладонью рану на животе, Павел сидел, прислонившись к камню. Подняв глаза, замутненные приближающейся смертью, душегуб хрипло прошептал безгубым ртом:
– Поделом дураку, – и криво усмехнулся. – Говорил я Онцифиру – не след на своих нападать. А он грит – где ты сейчас русских-то увидишь? Одни тати да изменщики. Бояре Русь ляхам продали. А я ведь раньше справным мужиком был, дом имел, детишек…
– Ну, Бог тебе судья, – вздохнул князь. – Я не поп, грехи отпускать не могу.
– Постой… – слабым голосом попросил разбойник. – Увидишь пана Казимира – убей. Надобно было мне самому его убить, да не успел…
Грести в четыре пары рук – это не то, что вдесятером. Кроме убитого на посту, погиб и самый молодой – Митька. Еще трое, не считая князя, были ранены. Но с грехом пополам барка продвигалась. Около Череповеси, где Ягорба впадает в Шексну, а над водой возвышается холм, похожий на череп, Гринька вдруг насторожился.
– Пищали зарядить, да прикрыть чем-нить, чтоб не видно было! – распорядился десятник.
– Что там? – приподнялся на локте Мезецкий, дремавший на корме.
– Лодки какие-то выходят. Ты лежи, князь, отбрешусь, ежели что…
К барке шли три лодки, захватывая ее в вилку: одна напрямую, а две обходили справа и слева. Даже с полным набором гребцов не удалось бы уйти. К тому же на выдвинутом вперед плотике стояла небольшая пушка, возле которой суетились люди. Одна из речных посудин вплотную подошла к барке, надежно зацепив ее багром, а две расположились поодаль, ощетинившись мушкетами.
– Хто таке? – спросил одноглазый мужик, похожий на черкаса.
– Купцы мы, – бодро доложил Гриня. – На Белоозеро идем, за рыбой. А вы кто такие?
– Таможенники! – ответил черкас, а остальные заржали. Одноглазый, переждав взрыв хохота, оглядел барку и гребцов, недоверчиво хмыкнул: – Купцы, бачите… Шо-то рожи у вас коцаные, як у татей.
– Сами-то мы не купцы – гребцы да приказчики. Купец-то вон лежит, помирает, – кивнул Гриня на Мезецкого, притихшего на своей лежанке.
– А тамотка шо, товары? – показал казак на дно барки. Гриня потянулся, отдернул дерюгу, показывая мертвые лица.
– Разбойники напали, еле ноги унесли. Хозяин – вон, раненый лежит.
– Ну, тады – ой, – хмыкнул одноглазый, сдвигая набок высокую шапку и поправляя оселок. – Платите пошлину, десять рублев, да плывите себе.
– Да ты че, охренел? Какая пошлина? – правдоподобно возмутился Гриня. – Мы ж еще и не торговали. Товара-то нету!
– Ну, с товаром обратно поплывете, особо заплатите. А рыбу белозерскую на яки гроши куплять будешь? Ну, так уж и быть. С ограбленных – три