— Ну, что ты, Роман Григорьевич? Говори! Мы же с тобой почти родные, — улыбнулся я.

Цыган дёрнул головой, словно лошадь, отгоняющая слепней. Точно — люди берут повадки животных. Становятся похожими на тех, кого приручили. Роман, явно раньше много времени проводил с лошадьми. Он даже иногда фыркал, как лошадьна водопое.

— Знаешь, Евгений, мне иногда кажется, что ты старше меня. Мне вот скоро сорок пять и повидал я на своём веку не мало, а ты ведёшь себя так словно тебе все шестьдесят пять и ты знаешь наперёд то, о чём я тебя спрошу.

Я усмехнулся и пожал плечами.

— Да тут кто угодно поймёт. Ты же уже всё сказал. Именины… Песня… Нет ли чего похожего… Всё понятно. Хочешь «человеку» подарок сделать?

Цыган кивнул.

— Как говорил какой-то еврей по поводу: «Вы хочете песен?». По-моему, — глупейшая фраза… «Их есть у меня». Вот ты скажи, Роман Григорьевич, это — бескультурье, или издевательство над русским языком?

— Думаю, Женя, это просто эмигранты дурачатся. Где ты слышал эту фразу?

— Да, на «Голосе Америки». Они там ею задолбали. Блатные, типа, песни крутят. 'С добрым утром тётя Хая! Ай-яй-яй! Вам посылка из Шанхая… Тьфу, мразота.

— Эмигранты. Что с них взять? Они поголовно все ущербные. Встречался с таким в Европе. Изгои и здесь, и там… Шутят так. Но лучше-то песен нет. Ну, если не считать твой «Владимирский Централ».

— Пошли домой, — позвал я. — Наиграю несколько песенок. Может, запишем?

Дома я настроил микрофоны и магнитофон, благо, пульт на концерт мы не брали, и он, как ставили его включенным в колонки, так и стоял, взял гитару и, улыбнувшись, сказал:

— Вот, что мне навеяла наша вчерашняя посиделка. Эта песня, может быть не из того репертуара, но… Послушай.

Я тронул струны цыганским перебором.

— Я закрою глаза. Я забуду обиды. Я прощу даже то, что не стоит прощать. Приходите в мой дом, мои двери открыты. Буду песни вам петь и вином угощать…[1]

— Буду песни вам петь и вином угощать…

Глянув на цыгана, я увидел на его лице одобрение.

— Хорошая песня. Ты решил сразу писать? Грамотно! Правильно! Зачем два раза играть, если сразу получится?

— Точно, пойдёт?

— Пойдёт-пойдёт…

— Хорошо… А эта?

— Её глаза небесно-васильковые притягивают взгляды, как магнит. За ней ходила вся шпана дворовая, а я среди шпаны был знаменит…[2]

— Танька красавица со мной останется, а вы свободны господа…

— Это какая Танька-красавица? — усмехнулся цыган, когда я закончил.

— Это никакая Танька-красавица. Творческий авторский вымысел. Пойдёт такая песня?

— Ну, а почему нет? Нельзя же от тебя ждать настоящего блатняка?

— Нельзя, — подтвердил я. — Настоящий блатняк я терпеть не могу, как и блатных, кстати.

— Ты видел много блатных? — с интересом спросил цыган.

Я видел в своей жизни достаточно «блатных», чтобы о них судить, как об «явлении», но не расскажешь же это полузнакомому цыгану.

— Не очень, но встречал. Давай, об этом потом как-нибудь? Слушай ещё одну…

Я откашлялся и перебрал струны.

— Горевала матушка р-родна-а-я. Непутёвым уродился сын. Только, видно, мне судьба так-ка-а-я Карты розданы, черви козыри, я на кон поставил жизнь… Э-э-эх! Карты розданы, черви козыри, я на кон поставил жизнь… Кони мчаться по самому краю и мне нечего больше терять. Повезёт — я своё отыграю, ну, а нет — двум смертям не бывать…[3]

Цыган слушал песню и снова дёргал головой словно лошадь.

— Тик у него, что ли? — подумал я, и спросил, когда закончил. — Ты чего, Роман Григорьевич, дёргаешься?

— Я хренею с тебя, Евгений. Ты откуда эту песню взял?

— Не скажу! — усмехнулся я.

— Ну, не может быть, чтобы это ты написал. И Таньку… Не верю! Кто автор?

— Не скажу! Пойдёт?

— Ещё бы!

Тогда слушай ещё одну и хватит твоему «человеку» пока. Хорошего помаленьку. Это песня на стихи Николая Гумилёва. Кхэ-кхэ… Ты мой свет, но я тебе не верю. В храме не разбавленной души заперты окованные двери. Только ангел мечется в тиши.[4]

Цыган дослушал мою песню, тяжело вздохнул.

— Хорошая песня, но нельзя её ему дарить. День рождения же… Или день ангела, не знаю точно… А тут «ангел мечется в тиши».

— Да? — удивился я. — Хм!

Я почесал затылок.

— Тогда, сейчас.

Я подключил свой процессор к пульту, в него воткнул микрофоны, электрогитару и электро-барабаны. На барабанах натыкал простейший «бзык-бзык-тум» и снова включил магнитофон на запись.

— Боги мои, боги Прави, чёрные да белые, подскажите свому сыну — чаду неумелому. Как пройти по лезвию мне тонкому да острому, через топи да болота, к оберегу острову?[5]

Песня была длинной, и в неё Трофимов вставил приличное соло для гитары. Вот его я и выдал после слов «святая земля». В общем, эта песня Роману Григорьевичу так понравилась, что он смотал трёхсот семидесяти пяти метровую бобину, уложил в коробку, оделся и, помахав мне рукой, выбежал из моей квартиры. Я успел только хмыкнуть и, пожав плечами, затворить за цыганом дверь и продолжать размышлять, что же он задумал? Не верил я в его байку про чей-то день рождения. И, как оказалось, зря не верил.

Как оказалось, четверг я не прогулял, так как это было девятое мая. Праздник, елы палы! По телевизору показывали парад войск Владивостокского гарнизона, марширующих по улице Ленинской мимо памятника «Борцам за освобождение Приморья от интервентов и белогвардейцев». Как не странно, парад посмотрел с удовольствием, хотя из техники проехали только ракетоносители без ракет и грузовики.

— Так вот, почему Ирина пила с утра шампанское, — наконец-то догадался я. — С этой подготовкой к концерту совсем потерял счёт дням.

Ожидание концерта было для меня слишком волнительно. Даже странно. Моё обычное спокойствие покинуло меня на целых три недели. Не было во мне спокойствия от слова «совсем». И я понимал, почему? Всегда больше переживаешь не за свою работу, а за работу других. Вот я и переживал за моих музыкантов, вкладывая в них спокойствие и уверенность, которых не было у меня. Но, слава Богу, всё прошло «без сучка и задоринки», даже наша посиделка, и я сегодня находился в прекрасном, несколько эйфорическом, настроении. Жизнь, как говорится, налаживалась. Мать — пристроена в хорошие руки. Как и мой постоянный партнёр по бизнесу Семёныч, кстати, почти совсем переставший пить.

Сегодня мне захотелось сделать, наконец-таки, макивару из поломанной лыжи. Кулаки, связки и суставы мои за почти год тренировок окрепли, и мне показалось, что уже были готовы к ударным нагрузкам. Поломанная лыжа нашлась в нашем лесу, когда бегал кросс во время вынужденной ссылки в апреле, но