на «шкале жизни», как брат называл отметки на дверном косяке. Оказалось, что за год я вырос на тридцать семь сантиметров. Мать сильно удивилась такому росту и обратила внимание на ставшие короткими мне джинсы. Именно поэтому я и перестал их носить.

Первой, кто заметил мой «вырост», оказалась «завмагша» Ирина Григорьевна. Она, как-то увидев меня в начале апреля, охнула.

— Слушай, Евгений, а что это ты такой, э-э-э, рослый стал. Хорошо кормят?

— Не жалуюсь, Ирина Григорьевна. Есть, слава Богу, на что есть. Ха-ха-ха! — скаламбурил я.

— Есть, то, есть, но почему, паршивец ты этакий, своим французским альбомом торгуешь не через нас?

Сборник французских песен под названием — «Джо», я запустил в торговый оборот через цыган. Всего двенадцать лучших песен, украденных мной из творчества Джо Дассена, и Криса Ри, выпущенных ими в будущем, принесли мне тайную славу. Кассетный альбом расходился, «как из пулемёта», но никто не знал ни автора песен, ни их исполнителя. Первой песней на первой стороне кассеты я поставил «Et Si Tu N’Existais Pas»[1], потом шли: «L’été indien»[2], «A Toi»[3], «Siffler sur la colline»[4], «Le Chemin de Papa»[5], «L» Amerique'[6], «Si tu t’appelles mélancolie»[7]. Вторая сторона была заполнена: «The Road to Hell»[8] «Driving Home For Christmas»[9], «And You My Love»[10], «Looking for the Summer»[11], а так же: «Shape of My Heart»[12], «Fields Of Gold»[13] и «Fragile»[14] — Стинга.

Однако на кассете имелась вкладка с перечнем песен и моей цветной фотографией в полный рост и с акустической гитарой, стоящей у правой ноги. Фотография была не совсем фотографией, так как была перефотографированной картиной, — написанным мной лично гуашью на листе ватмана автопортретом.

Покупатели и почитатели думали, что это какой-то новый французский певец, однако девчонки и мальчишки-продавцы, организованные цыганами, лишь таинственно улыбались и разводили руками. Через «Дом быта», наладить сбыт кассет не представилось возможным. Его руководство продолжало меня игнорировать.

— Не хочу вас подставлять, Ирина Григорьевна. Ведь это же уголовная статья чистой воды. Незаконное предпринимательство… До пяти лет лишения свободы с конфискацией имущества, между прочим… И я в распространении своих песен не принимаю ни какого участия. А тем более в незаконном предпринимательстве, то есть в торговле кассетами. Это не я. Это — цыгане. Я — человек творческий… Для меня, главное — написать и исполнить песню, чтобы её слушали люди. А если кто-то наживается на творчестве скромного музыканта, так пусть это останется на их совести.

Я и в правду не кривил душой. Мой возраст не позволял мне зарабатывать на «моих» песнях, но позволял «продвинуть» моё имя, передаваемое из уст в уста и написанное мелкими буквами в виде подписи художника в нижнем правом углу картины, где было написано: «Евгений Семёнов г. Владивосток».

— Слушай, Евгений, ну, ты ведь убиваешь всю нашу эстраду. Твои французские песни сногсшибательны, а вторая сторона с английскими и с великолепной гитарой — просто умопомрачительны. Я не удивлюсь, если статистика отметит в этом году резкий скачок деторождаемости.

Она засмеялась и почему-то залилась пунцовой краской.

— Чёрт! Всё не могу осознать, что тебе всего двенадцать лет.

— Скоро тринадцать будет, — сказал я с гордостью.

— Ну, слава Богу! Вырастай уже скорее, Евгений. А то рост уже вона какой. Тут на кассете ты совсем взрослый. Кто это тебя нарисовал? Хорошо получился… Лет на десять только постарше. Хе-хе-хе… Но, похо-о-о-ж…

— Сам и нарисовал, — сказал я. — Что тут рисовать? Смотришь в зеркало и рисуешь…

— Да? — сильно удивилась Ирина Григорьевна. — Ты не перестаёшь удивлять, Евгений. Правильно говорят, что человек талантливый в одном, талантлив во всём. Но… Хотела спросить тебя, Женя… На этой кассете песни… Ведь они же мужским голосом поются. Как так?

— Так я, это… Голос пускаю через прибор такой… Он искажает голос и делает его грубым.

— Да-а-а… Удивительно! Главное, что такие песни любой мужик может спеть. Не надо надрываться, кричать… Молодец, Джоник. Побольше пиши таких песен. Они очень женщинам нравятся.

Завмагша снова зарделась. Я улыбнулся.

Таких и других песен, исполненных мной под гитару, или под фортепиано, было записано уже штук сто. Любую, если наложить на голос другие инструменты, можно писать на пластинку и получится «шлягер». Причём моя новая «машинка», которую я назвал «процессор», искажала не только гитарный сигнал, но и мой голос, как угодно. И её я не подарю и не продам ни кому.

Французскую и английскую попсу мы записывали вместе с Лерой, Андреем и Гришей, хотя мог бы записать и сам. Сам песни записал бы даже быстрее, но друзей-музыкантов занять чем-то надо было. Не бросать же их на произвол судьбы. Сам сбил с пути истинного и бросать? Они всё ещё надеялись на то, что нас позовут выступать на праздничный концерт в филармонию, хотя я сразу сказал им, что поругался с первым секретарём райкома КПСС, а организует концерт даже не горком, а крайком партии, так как филармония — структурная единица крайкома. А в крайкоме про нас не знают.

Но всё же мы хорошо отрепетировали любимую многими песню «Туман»[15] из кинофильма «Хроника пикирующего бомбардировщика, 'От героев былых времён» из фильма «Офицеры», песни группы «Любэ»: «Комбат — батяня»[16] и «Там за туманами»[17]. Эти четыре песни мы и оттачивали с того момента, как я перебрался жить в квартиру на улице Семёновской. А попутно играли и другие «мои» песни.

Причём, когда из того, что мы играли, вдруг получился мой франко-английский сборник, ребятак даже не поняли, что это они сами и играют. Они подумали, что это я им наконец-то показал оригинал, с которого я «передрал» песни. Мой голос был пропущен через синтезатор и, поэтому, узнать меня они не смогли. А я свой компрессор им пока не показывал. Так я и дожил до того дня — двадцатого апреля тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, — когда в пятнадцать часов дня в квартире не зазвонил телефон. Это была суббота, а по субботам у меня была вечерняя тренировка с Халиулиным.

— Ало, это квартира Семёновых? — спросил женский голос полный официоза.

— Семёновых, — согласился я.

— Здравствуйте, это звонят из Приморского краевого комитета коммунистической партии Советского Союза, — сказала женщина голосом Левитана.

Я встал перед телефоном по стойке смирно.

— Слушаю вас товарищ из Приморского краевого комитета коммунистической партии Советского Союза, — торжественно сказал я, но получилось вдруг так, словно я ерничаю.

В телефоне возникла пауза, и раздался неуверенный тихий, словно через руку, кашель. Но я попытался исправить свою оплошность и сказал:

— Я действительно слушаю вас, — на слове «вас» у меня от