какой-нибудь сад или дом за городом. Люди трепетали при одном лишь упоминании его имени. Такой страх он внушал... Этот легкомысленный молодой человек не имел настоящего таланта к управлению государством. Он правил, внушая страх, но в то же время был известен как самый трусливый из людей.

По натуре он был опрометчив, но не обладал храбростью, был упрям и нерешителен. Он быстро обижался даже на самые незначительные проступки, причем иногда без видимых причин. Он демонстрировал все колебания, которые буйство противоположных страстей может породить в слабом темпераменте, был вероломен скорее сердцем, чем духом, ни в кого не верил и никому не доверял, не считаясь с клятвами, которые давал и нарушал с одинаковой легкостью. Единственное оправдание, которое можно привести в его пользу, заключалось в том, что с самого младенчества перед молодым человеком всегда маячила перспектива суверенитета. Получив скудное образование, он не усвоил никаких уроков, которые могли бы научить его ценить послушание.

Однако самый уничтожающий портрет принца написал его собственный двоюродный брат, Гулам Хусейн Хан, который был членом его штаба и был глубоко потрясен человеком, которого он изобразил как серийного бисексуального насильника и психопата: "Его характер представлял собой смесь невежества и распутства", - писал он. Вельможи и командиры уже успели проникнуться неприязнью к принцу из-за его легкомыслия, грубого языка и черствости сердца":

Этот принц... забавлялся тем, что приносил в жертву своей похоти почти каждого человека любого пола, который ему приглянулся, или же без зазрения совести превращал их в многочисленные объекты злобы своего нрава или забав своей беспечной юности... Он пренебрегал и ежедневно оскорблял тех древних военачальников, которые так верно и храбро служили Аливерди-хану, так что, запуганные теперь характером и нецензурной бранью его внука, они не смели ни рта раскрыть, ни даже вздохнуть в его присутствии. Большинство из них, шокированные бесчестными выражениями, употребляемыми в разговоре с ними, и возмущенные дерзостью выскочек, завладевших его умом, были настолько далеки от того, чтобы давать советы о положении дел, что, как правило, имели злой умысел и желали его гибели, а он старался не спрашивать ничьих мнений.

Что касается его самого, то Сирадж был невежественен в мире и неспособен к разумным действиям, совершенно лишен здравого смысла и проницательности, а голова его была настолько затуманена дымом невежества и опьянена ароматом молодости, власти и господства, что он не знал различий между добром и злом, между пороком и добродетелью. Его безрассудство было столь велико, что в середине военного похода он всаживал кинжалы в сердца своих самых храбрых и умелых командиров своим грубым языком и холерическим нравом. Такое поведение, естественно, делало их безразличными и совершенно пренебрежительными... Со временем он стал так же ненавистен, как фараон. Люди, случайно встретив его, говорили: "Боже, спаси нас от него!

Самой серьезной ошибкой Сираджа стало отчуждение от великих банкиров Бенгалии, Джагата Сетхов. Махинации Сетов привели к власти Аливерди , и любой, кто хотел вести дела в регионе, должен был заручиться их благосклонностью; но Сирадж поступил противоположным образом с двумя представителями семьи, которые теперь возглавляли банкирский дом, - Махтабом Раем, нынешним обладателем титула Джагат Сет, и Сварупом Чандом, его первым кузеном, которому Аливерди Хан присвоил титул "махараджа" . В первые дни своего правления, когда он захотел вооружить и снарядить войска, чтобы сразиться со своим кузеном в Пурнеа, Сирадж приказал банкирам выделить 30 000 000 рупий;* Когда Махтаб Рай сказал, что это невозможно, Сирадж ударил его. По словам Гулам Хусейн Хана, "Джагат Сетх, главный гражданин столицы, которого он часто использовал с пренебрежением и насмешками, и которого он смертельно обижал, иногда угрожая ему обрезанием, был в своем сердце полностью отчужден и потерян [для режима Сираджа]". Это была легко избегаемая ошибка, о которой он позже пожалеет.

Однако при всем этом Сирадж был странно привязан к своему деду. У старика не было своих сыновей, только три дочери, и после смерти от оспы единственного внука, старшего брата Сираджа, все его надежды возлагались на оставшегося в живых. Эти два человека не могли быть более разными: Аливерди-хан был мудрым и дисциплинированным, а его внук - невежественным развратником, но все же любовь Аливерди не знала границ. По словам Гулама Хусейна Хана, даже когда Сирадж поднял восстание против Аливерди в 1750 году и захватил город Патна , любящий дед настоял на его прощении, написав ему "в выражениях пылкого любовника, который умолял оказать ему услугу, чтобы он еще раз показал свое любимое лицо отчужденному старику, чья единственная радость в старости заключалась в этом наслаждении".

Некоторое время была надежда, что Аливерди-хан образумится и назначит преемником своего щедрого и популярного зятя, Навазиш-хана, который был женат на его старшей дочери, Гасити Бегум, и который, по общему мнению двора, был бы идеальным выбором; но вместо этого в 1754 году Сирадж был официально назван его наследником.

К 1755 году это стало предметом настоящего беспокойства, поскольку всем было ясно, что восьмидесятилетний наваб, страдающий от водянки, близок к концу. Компания была особенно обеспокоена этим, так как не сумела развить Сираджа и вместо этого сосредоточилась на дружбе с Навазиш-ханом и его женой, которых Сирадж стал ненавидеть. Французы, напротив, разыграли свои карты более ловко, и Жан Лоу надеялся, что это даст им явное преимущество в Бенгалии, когда Аливерди наконец умрет. Англичане были "убеждены жестокостью характера Сираджа и ненавистью, которую он внушал, что он никогда не станет субедаром".

Они никогда не обращались к нему, не просили его о помощи в своих делах. Напротив, они избегали всякого общения с ним. Известно, что несколько раз они отказывали ему во входе на свою фабрику в Кассимбазаре и в свои дома в сельской местности. Сирадж уд-Даула, буйный и невежественный, был известен тем, что разбивал мебель, если ему это нравилось, и уносил все, что попадалось под руку. Но Сирадж не мог забыть ни одной обиды или оскорбления, которые он мог получить. Еще задолго до смерти Аливерди-хана было известно, что Сирадж уд-Даула был раздражен англичанами.

С другой стороны, он относился к нам [французам] весьма благосклонно. Поскольку в наших интересах было мягко с ним обращаться, мы всегда принимали его на нашей фабрике с тысячей любезностей, гораздо больше, чем он того заслуживал, и добивались его вмешательства во все важные дела. Для этого мы время от времени посылали ему подарки. Это помогало поддерживать теплые отношения между нами.

В марте 1756 года здоровье Аливерди-хана заметно ухудшилось, и он лежал