опущенной головой не имея при этом возможности освободиться и позвать на помощь, а только жевать травку и с трепетом дожидаться ее хозяина.

Как не пытался Пазикуу объяснить принцип ее работы, я так и не понял. Уяснил только, что это очень гуманная ловушка, основанная на искажении восприятия. Человек или животное, угодившие в нее, теряют пространственную ориентацию. Путем обмана зрения вестибулярный аппарат начинает барахлить и жертве кажется, что при каждом шаге в любую сторону она начинает падать, будто находится на балансирующей платформе. При этом он заметил, что она отдельно напоминает «камеру-абскура», но если и о ней не знаю, то мне нечего объяснять. Сам я не решился ее испытать, хотя Пазикуу уверял в ее безопасности. Достаточно закрыть глаза и ты свободен, можешь встать и выйти. Беда попавшего в нее в том, что от страха упасть он встает на четвереньки и тщетно пытается найти путь к спасению.

Признаться, я струсил, ожидая другого подвоха и не очень-то доверяя его объяснениям.

Пожалуй, на тот момент, это единственный ответ из множеств вопросов, удовлетворивший меня.

Но оставался еще один, где я как раз могу дать волю своей фантазии. Это, каким образом исправить создавшуюся проблему на Тигиче, будь я на месте льуанцев. Здесь я снова повторился, когда впервые узнал о проблеме, зато потом меня понесло еще дальше.

Так бы и продолжал мечтать, пока Пазикуу не отвлек ужином. Когда передо мной уже раздвигалось море, как перед библейским героем и я был готов вывести тигичан на обетованную землю, он вышел из столовой и постучал ложкой о кастрюлю прямо над головой. Я в это время рисовал каракули на последней странице амбарной книги.

— Пойдемте перекусим! — произнес он хохотнув, когда я вздрогнул от неожиданности. — Что это у вас?

Я посмотрел на свою мазню будто сам первый раз ее увидел.

— Понятия не имею, — только и пришлось пожать плечами. — Когда об чем-нибудь думаю, всегда такие каракули вывожу. Помогает отвлечься.

— А вы знаете, что в это время вы бессознательно выводите азбуку наших с вами общих предков.

— Да что вы! — тихо подивился я не вполне понимая его заявления и ляпнул. — Откуда вы знаете?

— Раньше не знали, пока не наткнулись на осколки, разбросанные по все вселенной в недрах многих планет и не сравнили их вот с такими же «каракулями» некоторых из нас. Сейчас мы пользуемся языком древних, полностью отказавшись от возникшего вместе с нами на Льуане.

— Покажите.

— Нет

Разговор продолжился за столом.

Очень понравилась уха из красной рыбы (по-моему из кеты) с желтым картофелем, рисом, манкой, лучком и другими приправами, включая лавровый лист и даже рюмочки водки. Услыхав о «рюмочке» внутри у меня зазвенел звоночек, но он тут же замолк.

Хотелось раскрутить Пазикуу по поводу их языка. Так как мои доводы на счет переноса знаний начали подтверждаться.

— Вот этого Стасик я не могу вам раскрыть и вы знаете почему. — он говорил боясь смотреть мне в глаза и делал вид, что очень голоден.

— Тогда зачем вы мне об этом заикнулись?

— Чтобы поговорить было о чем с вами, а то молчите целый день, чем-то недовольны или озабочены. Мне не ловко как хозяину оставлять гостя в таком положении. И еще, — Пазикуу вдруг поднялся и принялся кружить позади меня. — Я сделал это специально, вы уж извините.

Ничего не оставалось делать, как отложить логику и потребовать у него объяснений изумленным взглядом.

— Вы слышали когда-нибудь легенду об алхимике выудившем у старого мудреца рецепт приготовления философского камня? — спросил он, но не дождавшись ответа, продолжил. — так вот, несмотря на то, что мудрец дал ему действительно точные указания, компоненты, оперируя которыми у него на глазах он создал эликсир, сам этот алхимик не смог его впоследствии воссоздать. Перед смертью мудрец его уничтожил и дал последнее наставление своему ученику: «Когда будешь делать тинктуру, только не думай о белом медведе».

Мне потребовалось пару минут, чтобы понять смысл легенды.

Ясное дело, как можно не думать о медведе, если нужно думать о том, чтобы о нем не думать. Естественно, ничего не получится.

— Хорошая история, — согласился я. — И что?

— А то, что вы теперь так же не сможете воссоздать элементы письменности, о которых я вам рассказал. Каждый раз, когда вы будете пытаться это проделать, то непременно задумаетесь об этом и ваше «бессознательное» улетучится.

— Мне хватит и того, что осталось в дневнике.

— Придется изъять их у вас.

— Это не честно.

Мне стало обидно. Зачем так? Игрушка я, что ли, чтоб так обращаться со мной?

Я был готов взорваться от негодования.

— Не кипятитесь, — поспешил успокоить Пазикуу. — Я объясню и вы поймете, Стасик. Во-первых, вы должны понять, что я не могу допустить, чтобы ваши «каракули» попали на Землю. Я уже решил, что оставлю вам записи. В них нет ничего, что может как-то повлиять на ваш прогресс. Но если вдруг все-таки, какой-то лингвист поверит вашему пребыванию у нас, то непременно придаст значение рисункам и, чего доброго, докопается до истины. И это будет не только подтверждением ваших похождений. Начнется преждевременная эволюция языков. Разумеется, это и сейчас у вас происходит и однажды наступит время, когда начнете говорить на одном языке, пользоваться единой азбукой, все расы смешаются, станете почти одинаковыми не только внешне, но и в социальном плане. Существенные перемены затронут только возраст и сферу деятельности. Безусловно будут исключения, как и у нас, но очень редкие. Среди льуанцев, например, есть народ численностью всего до одного миллиона, но совсем не похожий на нас. Скорее на вас, хотя вы, вероятно, примите их за таких же лысых и не очень привлекательных инопланетян.

— Хорошо, убедили, — успокоился я, наконец. — Но вы можете хотя бы намекнуть так, чтобы без ущерба для меня и нашей цивилизации, о которой так печетесь?

— Это могу. Только вы обещайте мне, что не будете пытаться нарисовать по памяти увиденное.

— Клянусь!

Пазикуу ушел в свою комнату и вернулся с листом бумаги и карандашом. Нарисовав три закорючки он постучал по ним пальцем и с гордостью произнес:

— Это сонет Шекспира «Часы покажут, как идут минуты, а зеркало — как увядаешь ты…»

— Это где терцеты и квинтеты? — неуверенно спросил я. — Как может сонет вместиться в эти три символа? В нем по меньшей мере несколько десятков слов!

Сначала мне хотелось догадаться самому. Пазикуу заметил это и не мешал мне соображать.

Если одно слово или предложение возможно впихнуть в символ, то здесь и впрямь нужна хорошая память. Как известно,