Мы молчим некоторое время, глотая поочередно остатки пива из бутылки. В кабине иногда шипит рация и возится тоскующий Гена.

– Меня как-то тоже вот так проняло, – тихо говорит врач. – Давно еще… ты не работал тогда. Вызвали менты к бабушке из приемника-распределителя, которую задержали без документов. С Абхазии беженка, кажется, или еще откуда, не знаю. Они ее продержали какое-то время, дня четыре, а потом вызвали меня. Я одна, без фельдшера, работала. Вроде кашлять как-то нехорошо бабка начала, температурить, и ее с подозрением на пневмонию попросили отвезли на консультацию в пульмонологию. Вежливые все такие были эти менты, аж коробило. Погода, как сейчас помню, была еще хуже, чем сегодня – слякоть, холодина, ветер с гор весь день лупил. На бабке драный плащ какой-то, порванные кроссовки на ногах, даже колготок и платка нет. Я ее отвезла – в «тройке» ее посмотрели, никакой пневмонии не нашли. Снимок сделали и отправили обратно. Я ее и привожу. А дежурный сквозь меня смотрит, как будто впервые видит, и говорит – чего, мол, привезла, она уже у нас не значится, ее по вашему убытию из списков вычеркнули. Я скандалить начала. Мне ее куда девать, эту бабку? Да только что ментам-то – рогом уперлись, не возьмем, и все. У нас отчетность. Сволочи. Бабка в машине сидит, трясется, а эти рожи ни в какую. Куда там, для этого, собственно и вызывали, чтобы спихнуть ее с рук подальше. Я за рацию схватилась, попросила Зою старшего врача позвать – Дворняжка тогда была.

– Кто была?

– Дворняжка. Ее фамилия Дворовских, мы ее между собой Дворняжкой называли. Сука еще та. Она мне говорит: «Решай сама, по ситуации». И отключилась. А хрена тут решать? Не домой же мне ее везти? Мы отъехали на пару улиц, и я ее начала выпроваживать из машины. А бабуля на колени упала. Внучка, говорит, мне идти некуда, у меня ни денег, ни родных, ни жилья нет. Я, говорит, голодная, спать мне сегодня негде. И не выходит. Я начинаю на нее орать, она плачет…

Офелия одним глотком допила пиво и вышвырнула бутылку в окно. Та звонко раскололась обо что-то твердое и зазвенела осколками по бетону.

– Позорище был страшный. Улица, люди ходят, смотрят, а мы с водителем сопротивляющуюся бабку из машины вытаскиваем. Кое-как выволокли – в лужу прямо – дверью хлопнули и уехали. Я, когда на станцию зашла, чуть Дворняжке волосы не повыдергивала. И этим вонючкам в диспетчерской тоже. Приняли вызов, мать их в задницу! Орала на них так, что охрипла. А потом ревела в «четверке» до вечера. На меня Сёма весь корвалол извел.

– Умерла она? – хрипло спрашиваю я. Алкоголь начинает действовать, Офелия слегка плывет в темноте салона.

– Не знаю. Наверное. На улице холодина была такая, что… Я тоже себя грызла до утра, места найти не могла. Только глаза закрою, сразу эта бабка пред глазами, в луже, плачет… А утром мы пошли с Сёмой в кафе – каждое утро после смены ходили, традиция такая была – там он мне за пивом мозги и промыл. У каждого из нас, сказал, своя судьба, которую на себе надо тащить всю отпущенную жизнь, как тот крест на Лысую гору.

– Красный крест… – вытирая остатки слез, криво улыбаюсь я.

– Хоть фиолетовый. У тебя в жизни и так забот хватает со своей судьбой, чтобы брать на себя чужую. Бабку, конечно, жалко, но, с другой стороны – либо ты ее жалеешь по полной программе, либо не жалеешь вообще. А на полставки никак не получится. Как не получится быть слегка беременной.

– В смысле?

– Что – в смысле? По-полной – это когда ты берешь эту бабулю к себе домой, прописываешь у себя в квартире, обеспечиваешь уход и опеку. Такой вариант тебя устроит? Вот и меня тоже. У меня сестра-инвалид, племянник в армии, за квартиру платить, желчный свой лечить, долги за стиральную машинку, то – сё. Забот и так хватает, чтобы еще на себя чужие брать. Мои-то никто на себя не возьмет.

– Жестоко это…

– Это – жизненно, – веско говорит врач. – Никто и не говорил, что в этой жизни все, как на детском утреннике. Но мы живем, а значит – должны жить в одном с ней ритме. Иначе полная фигня получится. А кто против, пусть не живет, силой его никто не заставляет.

– А вы философ, Офелия Михайловна. Не ожидал…

– Поживи с моё – сам зафилософствуешь. Ну, как, очухался маленько? В вены колоть сможешь?

– Да, – я провожу по щекам рукавом, стирая остатки влаги. – Смогу, куда ж я денусь? Блин, глаза теперь красные будут.

– Нафтизин закапай.

Офелия перебирается в кабину.

– «Ромашка», четырнадцатая свободная на Береговой.

– Вам на станцию, четырнадцать.

– Ясно.

* * *

«ГАЗель», неторопливо вкатывается во двор спящей подстанции. Пик вызовов, обычно приходящийся на девять часов вечера, уже давно миновал, и ныне двор забит санитарными машинами. Бегло оцениваю глазами… четырнадцать машин на станции, пять еще где-то катаются. Неплохо. Летом, когда начинается курортный сезон, все намного хуже.

Гена втискивается между машинами пятой и шестнадцатой бригад, приперев наши с Михайловной двери почти вплотную к «ГАЗельному» боку. Офелия порычала, Гена еще минуты три лавировал, подбирая оптимальное расстояние для того, чтобы мы смогли выйти – а потом и войти – в машину. Я выдергиваю из-за носилок сумку, хлопаю дверью. В комнатах отдыха бригад, расположенных на втором этаже, нет ни единого огонька, все спят. Из висящего над головой селектора несется статическое потрескивание. Станция мертва и безжизненна. Никого нет на лавочке, на водительском столе, пусто на крыльце. Даже окурки в прибитой к стене металлической пепельнице давно перестали дымить. Четыре утра, самый сон. Кажется, в морфлоте вахту с четырех до шести называют «собачьей».

Мы устало поднимаемся по ступенькам крыльца.

– НА ВЫЗОВ БРИГАДЕ ПЯТНАДЦАТЬ, ОДИН – ПЯТЬ, ВРАЧ ЗЯБЛИКОВ, ФЕЛЬДШЕР МАЛЕНКОВА, ПЯТНАДЦАТЬ!! – доносится нам в спину. Голос у Афанасьевны злой и раздраженный, видимо, зовет бригаду уже не в первый раз.

Бесполезно. Видимо, Зяблика так вымотали, что просто не слышит. И Мила тоже.

Подходим к диспетчерской, Офелия отдает написанные карточки и бросает кусочек оргстекла с нарисованным красной краской номером «14» в приклеенный к окошку диспетчерской паз. Там уже выстроился внушительный столбик из номерков линейных бригад. Самый нижний определяет, какая бригада поедет на поступивший вызов первой.

– Слава Богу! – вздыхает Марина Афанасьевна, сгребая карточки и переставляя корешки от них в ячейках специального ящика. – Антон, как пойдете