мы с Яром делали вчера. И позавчера. И позапозавчера. Как мы гуляли в парке, катались на колесе обозрения и держались за руки, как мы ели одну на двоих сахарную вату, а потом, спрятавшись за неработающим аттракционом, целовались сладкими и липкими губами. Как мы ходили в кино на какой-то очень умный и концептуальный фильм и сбежали с середины, потому что ничего не поняли. Как Яр взял меня прямо в художественной студии, бросив на пол свой пиджак, и я стонала в прижатую к моим губам ладонь. Как он смотрел на мою полностью готовую картину, долго смотрел, а потом перевел на меня потрясенный взгляд и выдохнул «ты охуенно талантливая, у меня просто в голове не укладывается, насколько…».

Эти воспоминания держат меня сейчас на плаву и не позволяют удариться в панику. Особенно когда дверь приоткрывается и оттуда выглядывает седой мужчина в костюме и с вежливой улыбкой спрашивает меня на английском:

– Мисс Анна Левинска?

Я киваю, судорожно хватаю папку с рисунками и пытаюсь улыбнуться. Хотя больше всего на свете хочется сбежать.

Мы заходим в небольшой кабинет. Кроме этого мужчины, который представляется как мистер Барнс, там сидит секретарь, а на огромном экране монитора, стоящего на рабочем столе, я вижу лица еще пяти человек.

От волнения начинает подташнивать.

– Расскажите о себе, мисс, – предлагает мистер Барнс.

Я набираю воздуха и начинаю излагать, чуть заикаясь, тот текст, который вчера трижды без запинки оттарабанила Яру. Несколько раз путаюсь в словах, но в целом довольно сносно дохожу до финала.

– Спасибо за внимание. Буду рада ответить на ваши вопросы, – заученно завершаю я и внутренне выдыхаю. Уф, с первым этапом вроде справилась.

Я не уверена, что они меня как-то особо внимательно слушали, потому что все время, пока я говорила, мистер Барнс просматривал мои работы, некоторые из них фотографировал и отправлял в чат. Я видела всплывающие на экране уведомления.

– Спасибо, у меня есть к вам вопрос, – говорит женский голос из динамиков. Судя по шевелящимся губам, это вон та с длинными волосами. – Вам…

А дальше она что-то быстро и неразборчиво говорит.

Я не понимаю ничего. Ни слова.

– Простите, не могли бы вы повторить? – с трудом выдавливаю я из себя.

Она повторяет. И я снова ничего не понимаю. На глаза наворачиваются слезы.

– Простите, – шепчу я почему-то на русском, обернувшись к мистеру Барнсу. – Я ничего не поняла.

Он хмурит брови, и я, проклиная себя за глупость, повторяю это же на английском. Он чуть поджимает губы, но тем не менее медленно и отчетливо повторяет мне вопрос от той женщины и на этот раз смысл до меня доходит. Она хочет знать, какие из современных художественных течений мне близки.

Но как на этот вопрос отвечать – я понятия не имею.

– Современные насколько? – уточняю я.

– За последние десять лет.

Господи, я этим не интересуюсь совсем. Абсолютно.

– Я больше люблю классическую живопись, – уклончиво отвечаю я.

Но они не отстают. Меня спрашивают, что интересного я вижу в девиантном искусстве и какова его роль в создании городской среды. А я ничего в нем интересного не вижу. Меня спрашивают, нравятся ли мне стакисты и какие их работы я считаю наиболее перспективными. А я даже не слышала про такое направление. Меня спрашивают, почему я не вложила в портфолио ни одной работы, сделанной с помощью цифровой графики, а я не могу рисовать на компьютере! Я люблю это делать руками, настоящими материалами и на настоящей бумаге!

Поэтому все мои ответы звучат очень скомканно и неловко. И по сдержанным лицам комиссии я вижу, что они не впечатлены.

В завершение собеседования меня благодарят за беседу и в качестве задания просят один из моих автопортретов в цветах сепии перерисовать в стилистике поп-арта. С экрана со мной дружно прощаются, мистер Барнс тоже уходит куда-то, а я еще минут сорок мучаюсь с этим рисунком. Получается плохо, я и сама это вижу.

– Вы скоро? – внезапно спрашивает на русском секретарь. – Вообще-то полчаса дают всего.

– Я все, – отвечаю я, не глядя сую ей этот несчастный рисунок, забираю свою папку с работами и выхожу из кабинета.

И только в лифте понимаю, что забыла попрощаться.

У выхода ждет Яр и сразу же крепко обнимает меня, примиряя с этой ужасной действительностью.

– Ну как ты? – спрашивает он осторожно.

– Ужасно.

– Переволновалась, да?

– И это тоже, но… Все просто ужасно прошло, Яр. Отвратительно! Они хотят совсем не то, что я могу. Им другое надо!

Я немного плачу ему в плечо, потом мы идем в машину, он снова обнимает меня и позволяет выговориться.

– Про Лондон можно забыть, – с горьким смешком добавляю я в конце. – Я даже их речь не могла нормально понять.

– Ясное дело! Потому что все британцы говорят так, как будто у них хер во рту, – с серьезным видом заявляет Яр.

И это вдруг кажется мне настолько смешным, что я хохочу чуть ли не до истерики. Потом медленно дышу, успокаиваясь, и укладываюсь Яру на грудь. Он медитативно поглаживает меня по волосам и шепчет, что они все дураки. А я талант. И чтобы я не смела сомневаться в себе.

– Зато есть один плюс во всем этом, – то ли в шутку, то ли серьезно говорит Яр. – Мне не придется летать в Лондон, чтобы увидеться с тобой.

– Экономия бюджета, ага, – бормочу я, машинально напрягаясь, потому что эта фраза безжалостно говорит о будущем. А я не хочу о нем думать. Зачем? Там все равно нет ничего хорошего для меня.

– Позвонишь своему преподу, Нюта?

– Зачем?

– Про итоги собеседования рассказать.

– А, ну да, конечно, надо, – киваю я. – Но потом. Когда я чуть-чуть успокоюсь.

– А родителям?

– Им все равно, поверь, – машу я рукой. – Они даже и не вспомнили, что я сегодня на собеседование еду. У них все сейчас только вокруг свадьбы вертится…

Я прикусываю язык, но сказанного не вернуть. И это