Высокие потолки цеха заполнились грохотом револьверных выстрелов. Темнота. Машины и трубы, стоящие по сторонам. Вспышки огня. Крики людей. Я улыбнулся. Будто опять попал в духовно-механическое училище. Только в воздухе не пахнет миртом и ладаном да не чувствуется привычного веса полуторапудового защитного панциря.

Первый мой выстрел сбил одного из поджигателей, и тот с криком свалился в огромный чан. Рядом с моей щекой пролетела пуля, и я продолжил стрелять. Второй поджигатель тяжело осел к ногам Кошкина, держась за пробитую грудь.

Удар Ариадны сбил меня с ног. Над головой свистнула пуля, темнота цеха озарилась ружейным всполохом. Я мгновенно, почти не целясь, отправил последние две пули в темноту, и кто-то с криком упал на настил.

А в следующую секунду темнота вдруг стремительно исчезла из цеха, поглощенная ослепительным пламенем. И Кошкин, оставшись один, вдруг швырнул масляную лампу в растекшийся по цеху керосин.

– Ариадна, Ирину выноси, я за Кошкиным! – Отбросив опустевший револьвер, я выхватил двуствольный пистолет Парослава и кинулся вслед за фабрикантом. Настилы, мостки, ступени. Ведущая под потолок железная лестница, трясущаяся от ударов наших сапог. Стремительно сменяющие друг друга пролеты. Кошкин несся вперед без всякой оглядки. Вот он одолел последние ступени и побежал по шатким мосткам под самой крышей цеха, что вели к спасительному пожарному выходу.

Впрочем, добраться до него он так и не смог. Я выстрелил, как только преодолел последний пролет, и прямо перед Кошкиным взорвался ослепительный фонтан оранжевых искр, высеченных ударившей в ржавую балку картечью. Промышленник отшатнулся назад.

– Стоять! Или убью! – рявкнул я так, что перекричал даже ревущее внизу пламя, а затем ринулся к фабриканту.

Кошкин обернулся. Обернулся для того, чтобы увидеть дуло пистолета в пяти шагах от себя. Он замер, нехотя, через силу, глядя на меня с такой ненавистью, что на какой-то миг даже оружие в руке перестало придавать мне уверенность.

– Руки! Медленно поднял руки! Спиной повернулся ко мне! Дернешься, снесу башку! – Я сжал пистолет сильнее.

Он подчинился. Медленно. Очень медленно. В глазах Кошкина была только ярость.

Чудовищный столб пламени взлетел к самому потолку, озаряя цех нестерпимым светом – огонь добрался до новых бочек с керосином. Полуослепший, оглушенный грохотом взрыва, я вскинул руки, защищаясь от волны раскаленного воздуха, и в тот же момент Кошкин сорвался с места, бросаясь на меня.

За мгновение до того, как я успел выстрелить, фабрикант ударил меня своей металлической рукой. Ударил с шипением пара, с треском пиджака и оглушительным свистом воздуха. Мир лопнул болью, и я отлетел назад, даже не почувствовав, как ударился о ребристый металл мостков. Пистолет выпал из руки, и прежде чем я успел схватить его, Кошкин кинулся на меня, вновь занося для удара чудовищную механическую руку. Щеку обожгло паром: я едва успел убрать голову с пути металлического кулака. Колоколом зазвенело смятое железо мостков. Что-то заскрежетало, тяжело заскрипело, и мост повело. Еще удар. Прямо в грудь. Воздух вырвался из легких. Хрустнули, ломаясь, кости. Механическая рука Кошкина обхватила мое горло, готовясь в одно движение смять его, разорвать как бумагу, но я наконец нащупал пистолет и, перехватив его как дубину, резко ударил Кошкина по голове. В висок попасть не получилось, но рукоять угодила прямо под ухоженные, напомаженные усы, с хрустом выламывая зубы.

Взвыв от боли, промышленник отшатнулся. Мы оба вскочили на ноги. Мост прогибался все сильнее.

Вид Кошкина был страшен: бородка его слиплась от крови, ощеренный рот – багровое, полное белых осколков пятно. В глазах светилась лишь злоба. Я попытался выстрелить, но он успел схватить пистолет за ствол, и сноп картечи прошел рядом с его ухом. Еще один удар железного кулака. Затем еще. Ребра хрустнули. Грудь разрывало от кашля, во рту стало солоно и горячо. Пистолет выпал, исчезая в огненной бездне под нами. Мостки начали с треском проседать, и мы упали на железный настил. Кошкин навис надо мной, железной рукой обхватив мою голову, сжимая ее с силой пресса. Боль была нестерпима, и я чувствовал, как череп вот-вот треснет под его пальцами.

Перед глазами все плыло. Искривленная гримаса Кошкина тонула в искрах перед глазами. В мозгу билась какая-то мысль. Импульс. Воспоминание. О чем-то железном и остром.

Карман! Хрипя от боли, я выдернул расческу Лизы и ударил Кошкина ее длинной острой рукояткой. Фабрикант с воем отшатнулся прочь. Расческа вошла ему в глаз на всю длину рукоятки. Шатаясь, забыв про все, промышленник схватился за нее, пытаясь выдернуть, но я еще нашел в себе силы и что есть мочи ударил его ногой. Подкованный железом каблук с хрустом врезался в коленную чашечку, и Кошкин гуттаперчевой куклой повалился на бок, на хлипкие, насквозь проржавевшие перила. Он попытался схватиться за них, но ограждение сломалось, и фабрикант сорвался вниз. Короткий крик сменился влажным звуком удара и треском костей. Чуть привстав, я посмотрел через край мостика, туда, где огонь пожирал изломанное тело Кошкина. Сплюнув кровь, я облегченно улыбнулся. Я улыбался, несмотря на сломанные ребра и железный привкус во рту. Еще никогда я не чувствовал себя таким живым, как сейчас.

Мостки стонут. Я ощутил, как выгибается металл подо мной, и понял, что надо поскорее убираться прочь. Еще не хватало повторить судьбу Кошкина. От выхода на пожарную лестницу меня отделяли не более двух десятков метров шаткого, гнущегося железа. Цепляясь за уцелевший край перил, я тяжело поднялся. Грудь разрывало кашлем, и на губах опять выступила кровь. Я не обратил внимания и продолжил с трудом идти по ржавому железу. Кровь, сломанные ребра, все это сейчас не важно. Главное – суметь дойти до выхода, пока не рухнули мостки.

Я не сумел.

Девять шагов. Именно столько мне не хватило до ведущей наружу двери.

Железо ржавого мостика не выдержало. Настил стремительно накренился, плывя под ногами. С ужасающим скрежетом мостки подо мной просели и рухнули вниз, проламывая черное переплетение протянувшихся внизу лестничных маршей.

Последнее, что я запомнил, – чувство полета сквозь огонь и мерзкий влажный треск, с которым моя голова впечаталась в грязный настил.

11111

Когда я пришел в себя, вокруг по-прежнему было пламя. Боли я не чувствовал. Как не чувствовал и страха. Ничего. Только тупое безразличие ко всему. Одинаково я смотрел на блестящие в огне чаны, на желтоватую кость, торчащую из моей вывернутой сломанной ноги, затянутый дымом потолок цеха, сыпящий алыми искрами, и железную мешанину лестничных