но она не перестает нас поражать. В ней есть еще столько аспектов, которые нам только предстоит открыть, а возможно, есть и такие, которые мы не откроем никогда. Реальность – это не содержание нашего мышления, ведь она часто оказывается совершенно отличной от его содержания. Как подтверждая, так и опровергая наши представления, реальность позволяет нам себя познавать. Именно реальность, а не что-то другое, привлекает и интересует нас.

Этот процесс продолжается и сейчас. Наука не прекращает исследовать и предлагать новые взгляды на мир, которые медленно, но верно фильтруются опытом и критикой. Это происходит на всех уровнях. Существуют конкурирующие исследовательские программы, но каждая исследовательская программа сама состоит из конкурирующих исследовательских подпрограмм, и каждый рабочий день каждого ученого – это соревнование микроисследовательских программ, крутящихся в его голове, побеждающих, развивающихся, отступающих и так далее. Лучшие траектории исследований сохраняются. Маленькие и большие теоретические конструкции растут и иногда терпят крушение. А мы продолжаем изучать неограниченную, практически бесконечную область мыслимого.

В теории квантовой гравитации – моей собственной области исследований – время на фундаментальном уровне не существует. Оно обретает смысл лишь в конкретных ситуациях. Понятие времени возникает только в результате нашего неведения о состоянии микрофизики. Я думаю, что исчезновение времени – это необходимое следствие того, что мы узнали о природе с помощью теорий Эйнштейна и Гейзенберга. Конечно, при условии, что мы отнесемся к этим теориям серьезно, как Эйнштейн относился к Галилею и Фарадею. В определенном смысле это очень консервативный вывод, поскольку он основан на вере в фактологическое содержание устоявшихся теорий, а не на постулировании новых теоретических принципов. С другой стороны, если этот вывод верен, то концептуальный скачок, который мы вынуждены совершить, чтобы объединить Эйнштейна и Гейзенберга, является поистине радикальным, ведь для него требуется отказаться от общепринятого понятия времени на фундаментальном уровне. Этот шаг ставит под сомнение ту форму, которую сам Анаксимандр придал проблеме понимания мира: форму поиска законов, управляющих миром «в соответствии с порядком Времени».

С точки зрения квантовой гравитации изменения возможны, но эти изменения не упорядочены по потоку единственной временнóй переменной. Законы мира не управляют эволюцией мира во времени («в соответствии с порядком Времени»). Они устанавливают отношения между множеством различных величин, описывающих мир. Эти отношения принимают форму эволюции по одной временнóй переменной только при определенных условиях.

Если это так, то мы должны что-то изменить даже в тех правилах игры, которые обозначил Анаксимандр: мы должны забыть о времени как о фундаментальной структуре организации нашего знания о мире.

Но если нам удастся опровергнуть Анаксимандра на столь глубоком уровне, мы окажем ему высочайшую честь, ведь это будет означать, что мы в полной мере усвоили его самый главный урок – тот урок, который он преподал нам, одновременно следуя за Фалесом и указывая на ошибки Фалеса.

Бушующий антисциентизм нашего времени часто атакует не саму науку, но свое представление о ней как о чем-то, исполненном самоуверенности и высокомерия или состоящем из голых цифр и холодной зацикленности на технике. Это странно, ведь в действительности немногие виды интеллектуальной деятельности человека так отчетливо осознают свои границы, как наука, и немногие пылают таким визионерским огнем.

С каждым шагом новый мир видится нам все яснее. Земля не находится в центре Вселенной; пространство-время искривлено; мы – дальние родственники божьих коровок; мир больше не складывается из верха и низа – небес и Земли. Как замечательно говорит Ипполита у Шекспира во «Сне в летнюю ночь» (действие 5, явление 1):

Однако их рассказ об этой ночи, Об их совместном извращеньи мыслей Свидетельствует больше, чем о грезах, И вырастает в подлинное нечто; Хоть это все и странно, и чудесно[49].

Мне кажется, что общая ошибка всего человечества заключается в том, что оно боится этой изменчивости и ищет абсолютную определенность – основание, точку опоры, которая даровала бы ему спокойствие. Я думаю, что такой подход наивен и контрпродуктивен для поиска знаний. Наука – это приключение, суть которого в принятии неопределенности, исследовании способов осмысления мира и готовности отбросить все, в чем мы были когда-то уверены. Это одно из самых прекрасных приключений, в которых когда-либо участвовал человек.

9. Между культурным релятивизмом и абсолютной мыслью

Неизбежный парадокс нашей жизни и мышления заключается в том, что мы действуем и видим только изнутри контекста. И все же, чтобы продолжать жить и понимать, нам необходимо продолжать бороться с ограничениями, налагаемыми этим контекстом.

Роберто Унгер, «Пробужденное Я» (The Self Awakened)

Опыт показывает, что эстетические и этические суждения, и даже истинность и ложность, могут различаться в зависимости от культурного контекста. Этот факт заставляет нас осознать сложность оценки суждений и идей, находящихся в далеких от нас как в культурном, так и во временном отношении системах ценностей.

Сегодня это разумное понимание лежит в основе многих видов историко-культурных исследований. Оно помогает нам избавиться от естественного провинциализма. Оно также защищает нас (в некоторой степени) от искажающей оптики западного империализма, детьми которого мы являемся, и наследием которого является вера в то, что власть Запада – это естественное положение вещей, а западная точка зрения – единственная правомерная. Благодаря нему мы осознаем, что истинное, справедливое или прекрасное для нас не обязательно является таковым для всех. Если даже наука не способна обеспечить нам определенность, то тем более не стоит принимать за непреложную истину то, что мы считаем верным в данный момент.

Однако, к сожалению, это здравомысленное признание относительности систем ценностей и произвольности суждений нередко заходит слишком далеко и обретает форму полной релятивизации ценностей – вывода о том, что все мнения об истинности и ложности одинаково справедливы, или что все этические и нравственные суждения должны считаться равнозначными. Этот радикальный вариант культурного релятивизма, к сожалению, становится модным среди широкой общественности. Я считаю, что он возник в результате большого недоразумения.

Осознавать, что мы можем заблуждаться, – это не то же самое, как утверждать, что говорить о правильном и