очерков обсуждалась тема «Мужское начало в американских мужчинах». Читательницам то и дело давали советы по бракоразводным процессам и поощряли их стремление к самостоятельности – например, рекламировали езду на мотороллере. Без всякого осуждения или возмущения писали о так называемых taxi-girls, наемных танцовщицах в барах. Иногда на страницах журнала можно было видеть и «интересных» мужчин, но гораздо больше внимания авторы уделяли женщинам, насаждая определенный идеал – нечто среднее между гордостью и жизнерадостностью. И вновь и вновь – особенно в публикациях Вальтера фон Холландера – поднималась тема мужчины как неудачника и слабака, который своей склонностью к агрессии привел мир к величайшей трагедии в истории человечества.

То, что война была делом рук мужчин, стало – с тех пор, как ее проиграли, – твердым убеждением женщин, хотя они в своей восторженной приверженности гитлеризму нисколько не уступали мужчинам. В мюнхенском религиозном женском журнале Regenbogen, в котором вместо гедонистских женских образов Konstanze печатали классические изображения святых, садовые мотивы и хрестоматийные материнские портреты, мужчину тоже трактовали как главного виновника войны. «Мир мужчины, которому мы позволили взять на себя слишком много власти, потерпел крушение у нас на глазах», – пишет Эльфриде Альшер в восьмом номере за 1946 год. Женщина же, напротив, пока она остается верна себе, уже в силу своего естественного круга интересов склонна к миру: «Женщина, рождающая жизнь, всегда ненавидит войну, которая разрушает эту жизнь, и потому, храня верность своей внутренней, глубинной сущности, не может одобрять диктатуру».

В своей материнской ипостаси дарительницы жизни женщина предстает как антипод мужчины, находящегося во власти инстинкта убийства. В этом концепте феминистская аргументация сочетается с обожествлением домашнего труда, как это можно наблюдать у Ганса Хуффцки в публикациях Konstanze. В отличие от сегодняшних тенденций феминистски того времени не принижали роль домашнего труда, а считали его основой нового политического самосознания. Штуттгартский политик Анна Хааг, будучи членом учредительного земельного собрания Вюрттемберг-Бадена, в 1946 году призывала рассматривать бюджет как зародыш общественной жизни: «Наш бюджет в силу сегодняшних обстоятельств должен интересовать нас прежде всего. И речь идет не о какой-нибудь ерунде. Речь идет о жизни и смерти наших близких, о голоде и холоде!» – говорила она в своей речи перед собранием женщин СДПГ города Карлсруэ, требуя большего представительства женщин в политической жизни: две трети женщин и треть мужчин! «Поскольку мы говорим не о чем-нибудь, а об устройстве нашей земной жизни, о жилье и пище, о работе и заработной плате, о школе и воспитании, о женщинах и профессиональной деятельности… о войне и мире, мы, женщины, должны относиться к политическим вопросам с той серьезностью, которой они заслуживают!»[136]

Действительность была далека от этого. Во всяком случае, в Баварии в 1949 году в общественных учреждениях, в том числе церковных, активно работали всего 8 % женщин. А в пятидесятые лишь 1 % женщин были членами какой-либо партии. Более активно они принимали участие в работе «надпартийных женских комитетов», возникших сразу после войны в четырех оккупационных зонах. Они должны были прежде всего поддерживать оккупационные власти в удовлетворении самых острых социальных нужд населения. Деятельность этих комитетов многие презрительно называли «картофельной политикой», но некоторые из них тем не менее превратились в сильные политические союзы, одержавшие свою главную победу, когда юристка Элизабет Зельберт – одна из четырех женщин-депутатов парламентского совета, состоявшего из 65 членов, – после долгих дискуссий смогла добиться включения в основной закон рождавшейся в те дни Федеративной Республики Германия пункт о равноправии мужчины и женщины. И все же традиционная политика еще долго была представлена почти исключительно мужчинами. Верные своей столь усердно прославляемой жизнеутверждающей позиции, женщины преимущественно занимались сугубо практическим аспектами жизни, к которым наряду с приготовлением пищи относится прежде всего любовь. Впрочем, так они порой оказывали еще более серьезное влияние на политику, чем активно участвуя в ней.[137][138]

«Алчущие жизни и жаждущие любви»

Независимость женщин, обусловленная войной, анархией в условиях разрухи и несостоятельностью мужчин, привела к всплеску эротической активности. Подобно тому как в двадцатые годы новый общественный слой – молодые женщины-служащие – выработал свой особый, «бойкий» тон, в послевоенные годы свежую струю тоже внесли представительницы «слабого» пола, которые не желали больше слушать чужие советы и тем более указания, а предпочитали говорить сами, причем все более категорично. «Мне не нужны комплименты, мне нужны деньги», – заявляет юная абитуриентка в фильме «Завтра все будет лучше» 1948 года пожилому господину, который обхаживает ее с приторной галантностью. Такой героине приз зрительских симпатий был обеспечен; этот свежий тон вселял наиболее раскрепощенным кругам послевоенного общества надежду на лучшее будущее.[139]

Нередко можно услышать, что в 1945 году Германия была страной женщин. С одной стороны, это и в самом деле так, с другой – страшной – стороны, это заблуждение. Волна изнасилований, прокатившаяся по стране в первые недели после прихода Красной армии, продемонстрировала женщинам грубую власть мужчин. В западных оккупационных зонах с этим дело обстояло ненамного лучше: оккупанты, уголовники, вернувшиеся с фронта немецкие солдаты, оказавшиеся на улице, выпущенные на свободу озлобленные иностранные рабочие и разного рода психопаты превратили жизнь женщин в настоящий ад. Но это вовсе не означает, что те смирились со своей участью. Мало того что они просто не могли позволить себе такую роскошь – сидеть дома, дрожа от страха; они и не желали этого.

Многие немецкие мужчины вполне осознали, что проиграли войну, только после весны 1945 года. Американские солдаты с немецкими девушками на улицах Берлина, 1945 год

В силу разных причин, связанных с добычей пропитания на черном рынке, они вынуждены были совершать отчаянные многокилометровые рейды по городу. Важным делом было также получение новостей от родственников, подруг, бывших коллег. Люди обменивались советами, информацией, старались быть в гуще событий. Поскольку телефонная связь отсутствовала, приходилось топать по городу или от деревни к деревне. Наряду с собирательным образом женщины, работающей на расчистке завалов, сложился еще один довольно распространенный стереотип: город в женских руках.

Когда не надо было бегать по делам, люди просто гуляли. В сохранившихся киноматериалах – в хронике и на любительских съемках – можно увидеть на удивление много женщин, разгуливающих по улицам маленькими группами или поодиночке. Летом 1945 года на Курфюрстендамм уже снова работали кафе. Кто мог себе это позволить – а таких было не так уж мало, несмотря на продуктовые карточки, которые нужно было отдавать и здесь, – сидели за столиками и наслаждались солнцем. Остальные гуляли. Британский киножурнал Pathé высмеивал «моду» берлинских женщин на Курфюрстендамм и обращал внимание на их толстые шерстяные носки в сочетании с короткими платьями.