Шрифт:
Закладка:
Да, неизвестно, кому пришлось труднее – тетенькам, которые цепями приковывали себя к решетке Парламента, или дяденькам, у которых с ног на голову переворачивался мир.
Фотографии «Марша в бальных платьях» – это они наряжались, чтобы доказать, что правом голоса интересуются вовсе не только уродины и неряхи. Страшные чугунные инструменты, которые использовали, чтобы насильно кормить голодающих в тюрьме суфражисток. На витрине под стеклом лежали рядом прокламации и чулки, шляпки и первые женские журналы, кружевные платья и молотки, которыми они разбивали окна.
Билль о правах женщин приняли незаметно, когда Первая мировая война уравняла всех, не спросив никого и не помиловав.
– Ты интересуешься историей женского движения? – Это незаметно подошла и встала рядом со мной Сара с вязаной сумкой через плечо.
Признаюсь, я никогда не интересуюсь «движениями», но много читала о женщинах, которым пришлось переламывать неприязнь в собственной семье и оскорбления на улицах, и это еще полбеды, – неверие в свои силы и отсутствие опыта в самых простых практических делах.
Лица на фотографиях – смелые, красивые, умные.
– Знаешь, Сара, – ответила я, – мы должны быть им благодарны.
И мы с Сарой дарим этим женщинам секунду молчания.
– Елена, – потянула меня за рукав Марго, – пойдем, я тебе кое-что покажу. Смотри, видишь костюм с камзолом и буфами? Оказывается, мужчины в то время, чтобы показать свою могучесть, носили ватные подкладки не только на плечах и на груди, вот так, – Марго надула щеки и выпятила живот, – но и на гульфике!
Между чучелом крысы и восковой головой, украшенной бурбонными язвами, нас ждал Патрик. Было заметно, что чумной фильм привел его в необычайно добродушное настроение. Плащ с погончиками, какой последний раз я видела в заключительных кадрах «Касабланки», как-то по-особому весело, как выздоравливающий больной, висел у него на руке, а шляпой, чья шелковая траурная ленточка органично вписывалась в экспозицию, он приветливо махал нам.
Мы осторожно приблизились.
– Друзья! – сказал Патрик, дружелюбно оглядывая наши подозрительные физиономии. – на этот раз я на самом деле ухожу. И я хочу напоследок сделать признание. Дело в том, что я – шпион!
Он запустил руку в карман и вытащил из недр широкой штанины три визитные карточки.
Выкатив глаза, мы с марго приняли из его рук белые картонки с замысловатым зеленым логотипом, а дон Карлос невозмутимо бросил свой экземпляр между страниц пружинного блокнота.
– Я шпионю на швейцарское министерство образования. – Было видно, что Патрик получает удовольствие от нашего изумления. – Внедряюсь в учебные группы и проверяю качество преподавания. Вот сейчас вылетаю на Барбадос.
– Там тоже есть английские курсы? – спросила я, чтобы что-нибудь спросить.
– Ну, английскими их можно назвать с большим приближением, зато там есть белый пляж, голубой океан и занятия проводятся прямо на катамаранах. В общем, если надумаете – звоните!
Патрик нахлобучил на лоснящуюся шевелюру фетровую шляпу, приподнял ее в знак прощания и бодро двинулся по своим шпионским делам.
– Что скажешь, Карлос? – ошеломленно спросила Марго.
– А вот что: у меня тоже есть сюрприз для вас, леди!
Жестом фокусника дон Карлос выхватил из нагрудного кармана белый конверт и победно махнул им в воздухе:
– Три билета на «Призрак оперы»!
ДЕНЬ ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА
После пяти похолодало, будто лето внезапно сменилось осенью. Захотелось застегнуть покрепче куртку и обмотать вокруг шеи вязаный шарф. Молодая девушка по имени Мария, с хвостиком, пере-тянутым на затылке черной резинкой, и рюкзачком, который оттягивал выдвинутые вперед плечи, вышла на рыночную площадь. Продавцы в дутых жилетах, надетых поверх клетчатых рубашек, перекрикивались друг с другом с непонятным йоркширским акцентом и поспешно убирали с прилавков овощи. Багровые обветренные лица, ловкие, грубоватые движения и деревянные лесенки, которые, как трапы, спускались с кузовов, придавали картине что-то морское; казалось, что они носят вовсе не ящики с мирной капустой, а грузят на борт бригантины сундуки со слоновой костью и золотом.
Девушка миновала мясную лавку с ликующим поросенком на вывеске и оказалась на улице, которая будто выползла откуда-то из Средних веков. Точно подсолнухи, тянулись друг к другу крышами фахверховые домики и нависали вторыми этажами над мостовой. Балки крестами выступали на оштукатуренных стенах, являя деревянную свою фактуру с трещинами такими глубокими, что, казалось, в них можно сунуть ладонь. Не сопротивляясь потоку, Мария двигалась в толпе туристов, покладисто останавливаясь вместе со всеми у мест, особо отмеченных в путеводителе, и ее худенький силуэт мелькал, отражаясь сквозь стекло в зеркальных стенках баров.
Это была ее вторая поездка в Йорк. Утром она вышла из лондонского поезда на вокзале, укрытом металлическими арками, изогнутыми, как ребра доисториче-кого кита, и тотчас, не теряя ни минуты, двинулась по маршруту, который проложила в прошлом году. Мост с белыми розами Йорков. Каменная дорога с пятнами опавших дубовых листьев, еще зеленых, но тронутых по краям ржавчиной, – дорога, которая вела по верху крепостной стены, вдоль зубцов и тесных бойниц. Крутая тесная лестница на верхний этаж замка Ричарда Третьего, где в ряд, как лыжные палки, стоят острые пики с белыми черепами – и каждый подписан не именем, а строчкой в истории.
По дамскому обыкновению, она зацепилась в антикварной лавке. Викторианские очки, круглые и маленькие, будто на ребенка, чашки из разрозненных сервизов, эдвардианская скорбная брошь и колечко с изумрудом, которое едва натянулось на ее тонкий острый палец, – так с прошлого года и лежит, а может, и с прошлого века.
В тот раз именно у этой лавки, у драгоценной россыпи примет чужой жизни, она почувствовала, что замерзла и устала. не от блуждания по косым улочкам площадям размером с блюдце, нет, просто всего вдруг стало слишком много, не вместить. Желтый столб света из полуоткрытой двери рассеянно освещал ступеньки, ведущие в паб. Она вошла и очутилась в узком коридоре, от которого расходились маленькие, как коробочки, комнаты с шоколадными стенами и потолками, такими низкими, что хотелось пригнуть голову. Пасмурный газовый свет едва обрисовывал деревянные столы, вокруг которых, сдвинув близко плечи, словно заговорщики, сидели вечерние посетители. Мария пробралась поближе к зажженному камину, к креслу с широким истертым сиденьем и резной спинкой, которое одно и не было занято.
Приняв в замерзшие ладони чашку с горячим вином, она вдохнула пряный гвоздичный пар, огляделась – и вдруг обнаружила, что попала в дом, где родился и вырос не кто иной, как Гай Фокс. Гравюра на стене изображала человека, который собирался, но не успел поджечь фитиль и взорвать
