Миронег съехал спиной по шершавому столбу и присел на корточках, чертя палочкой по земле. «Допустим, решился старый мерин на донос, куда братаничей посылать станет — на Воронож, вдогонку, или сразу к Пронску? — Миронег прочертил ленту Савалы. — Как перехватить, ежели я не ведаю, куда подадутся? С Радятой следует все обмозговать. Ой, ругать меня станет, так и поделом! Недоглядел».

На дворе темнело, Услада так и не вышла, затаившись в избе, уж поняла, что натворила, теперь, должно, боялась показываться на глаза, но и Миронег мстительно не спешил ее звать — пусть посидит, помучается. Голова раскалывалась от думок: «Ежели не смогу их остановить и все ж выедут за наградой, что тогда? Не убивать же своих, а запугать-то чем? А выходит, что и нечем, если только ноги переломать, чтоб до Пронска доползти не смогли, — Миронег мрачно ухмыльнулся. — Хотя, как пойдет, накатит, так ведь и прибить могу, за нее могу… Ее осудил, а сам, — бортник устало прикрыл очи. — Еще подкупить можно, больше предложить». Вот и снова припомнил Миронег припрятанное под старым дубом добро, оставшееся у него от былой сытой жизни.

«Завтра решу, утро вечера мудреней, спать уж пора». Он поднялся, снял с веревки свое одеяло, накинул на плечо и пошел к сеновалу. В спину задул сырой осенний ветер, к ночи жди дождь.

— А чего это я как сиротинка должен на дворе дремать, — вслух громко проговорил Миронег, — коли в избе не какая-то чужая дева, а своя жена спит.

Он резко распахнул двери и вошел в освещенную тусклой лучиной клеть. Услада, поджав ноги, сидела в уголочке лавки. Повоя на голове не было, на плече лежала девичья коса. От стука двери девчонка резво вскочила на ноги, виновато посмотрев на Миронега. «Уж так я раскаиваюсь», — говорил ее взгляд лесной косули.

Миронег, не проронив ни слова, прошел к своей лавке, кинул одеяло и, бросив суровый взгляд на птаху, задернул полог, отгораживаясь. Стащив надоевшие сапоги, он улегся на одеяло, заложив руки за голову и уставившись на матицу. За пологом послышалось легкое движение, а в свете лучины обрисовался девичий силуэт.

— Может, подушечку подать? — робко предложила Услада.

Миронег упрямо смолчал.

— Я то случайно сотворила, — добавила шалунья очень жалобно, — случайно как-то само вышло.

Миронег только хмыкнул — ну да, случайно к коробу метнулась да повой на голову приладила.

— И совсем я тебе в жены не набиваюсь, чтоб ты там не думал, — добавила Услада уже резче, без смирения. — Что ж у меня и гордости, что ли, нет? Да я же тебя спасти хотела… от греха удержать. Пришел дедушка, на вид благонравный, почтенный муж, а такой-то срам предлагать стал.

Миронег видел, что за пологом возмущенно всплеснули руками.

— Да ежели бы ты ему сразу твердо отказал, постыдил за речи срамные, так я бы и не выскочила. А то ведь видно же было, что…

— Что? — резко отдернул полог Миронег, и они оказались лицом к лицу, сверкая друг на друга очами.

Услада поспешно отступила, наверное, покраснела, да против света сложно было разобрать.

— Что речам льстивым с отрадой внимаешь, — с вызовом кинула она, привычно отворачиваясь, чтобы расчертить воздух косой, — любы тебе речи его ядовитые.

— Так ты меня, грешного, спасала? — с нарочитым удивлением проговорил Миронег.

— Д-да, — кивнула Услада, продолжая показывать ему спину.

— А я-то, недогадливый, уж решил — приревновала, — промурлыкал Миронег с легкой издевкой.

— Вот еще, — фыркнула девчонка.

Злая потеха пришла на ум.

— Так мне ж тебя отблагодарить надобно, что так-то о душе моей печешься, от такой срамной беды уберегла, — смиренно произнес шутник, пряча ухмылку, — честь мою защитила.

— Не надобно благодарности, — милостиво повернулась Услада, — я ж так, просто.

— А я все ж поблагодарю, — Миронег быстро шагнул к птахе, взял ее лицо в большие ладони и припал к губам поцелуем.

Как давно он с девками не целовался, Нежка не в счет, там другое, а вот так, чтоб сердце обмирало, да воздуха в груди не хватало. Услада растерялась, не брыкалась, но и не липла. А Миронег хотел чмокнуть ее торопливо, чтоб зарделась, да и улечься спать, а пташка потом пусть себе ворочается, да думки разные думает, к чему он ее приласкал, чтоб также неспокойно ей было как ему давеча. Но вот отступить как-то не получалось, жажда толкала все дальше, а девичьи губы звали. И пахло от нее маняще, дурманом, до головокружения. Как Миронег раньше того не чуял? Нет, не надобно, блажь.

Он отпустил ее и сбежал за спасительную холщевую стену. И кто теперь будет всю ночь ворочаться да сладкие грезы от себя гнать? Дурак!

В избе установилась тишина. Оба молчали. Миронег знал, что ежели сейчас решится, то она не отпихнет, хотя бы из благодарности, что спас, руку помощи протянул. Потешатся, а что потом? Сейчас ей нужно выжить любой ценой, от того и Нежку выталкивает, как кукушонок, подкинутый в чужое гнездо. Двоим-то тесновато будет. Да захочет ли потом остаться с Миронегом, не пожалеет ли, что обрекла себя на жизнь в глуши, в постоянных трудах и лишениях. Может, отогреется у него, как раненная зверушка, а по весне затоскует да попросится вон. В Пронск уж нельзя, так и другие грады есть, где можно пристроиться да прежнюю жизнь начать, не в княжеских хоромах, но все же. Что может предложить бортник изнеженной девчонке? Все повторяется, как дурной сон, по новому кругу. Не умеет Миронег баб выбирать, тянет на бедовых, и даже душегубство для него уж не помеха.

— Не целуй меня больше, — в звенящей тишине прозвучал повзрослевший голос Услады, — беду на тебя навлеку. Не хочу, чтоб с тобой что-то случилось, ты хороший.

Значит она тоже для себя что-то решала, обдумывала.

— За что ты ее сгубила? — тихо спросил Миронег.

— Замуж по любви хотела, — сама усмехнулась своей наивности птаха.

— Любила его?

— Не успела полюбить, а могла бы. Откуда ты все ведаешь? — Миронег услышал, что она села на лавке.

— В Большой верви сказали, там гоньба была, ищут тебя. К Ингварю