Шрифт:
Закладка:
Услада отвернулась. Миронег побрел к берегу, нога проскользнула на чем-то покатом. Бусы? Они!
Довольный Миронег на радостях перекрестился, на цыпочках подобрался к девчонке и, обвив тонкую шею мокрыми камешками, завязал узелок.
— Прости, — прошептал посиневшими губами.
Они сидели у костра, протягивая озябшие пальцы к яркому пламени и смущенно улыбаясь друг другу, янтарные бусы играли на девичьей груди озорными искрами, а за спинами черной стеной вставал могучий лес, отделяя бортника и беглянку от всего мира.
Глава XVIII. Лисичка
На утро оттаявшая Услада все же приняла сверток с подарками, присела под навесом на лавке и начала вынимать обновы. Миронег делал вид, что сосредоточенно точит новый топор, но одним глазом все ж косился — понравится ли его скромный дар девице, многое повидавшей под крышей княжьих хоромов. Первыми были извлечены валеночки, Услада погладила мягкое голенище:
— По первому снегу хороши будут, мягонькие, — отдарилась она благодарной улыбкой.
Дальше на лавке были расстелены рубахи, понева, на свет был растянут пуховый платок, простенький, серенький. «Не приглянулся», — опустил бровь Миронег.
— Вечером уж студено, — накинула на плечи платок Услада, — а так, ежели завернуться, и ветер не страшен. — Петельки здесь нехитрые, вот бы и самой научится так-то, — вгляделась она в переплетение нитей.
Примерила одариваемая и рукавички, потом извлекла повой с расшитым яркими нитями очельем и задумчиво покрутила его в руках.
— Это бабка Лещиха кинула, — поспешил оправдаться Миронег, — я ж соврал, что для Елицы, жены Радятовой. Бабка и сунула для мужатой. Да тут никто не видит, холодно станет, наденешь, чтоб теплей было, чего ж тут такого... Главное ж, чтоб тепло.
Услада, поджав нижнюю губку, горделиво вскинула голову и отложила повой на самый дальний край лавки, как бы показывая, что и не собиралась его на себя напяливать.
— Там еще душегрея, — кашлянул в кулак Миронег.
Услада, совсем уж отвернувшись от повоя, деловито нырнула в куль. Вот и дошло дело до самого дорогого подарка. Миронег отложил топор и уже, не таясь, начал наблюдать за птахой, придется ли ей по душе лисья шубейка.
Услада осторожно, словно душегрея могла ее укусить, пальчиком тронула пушистый ворс, потом провела тыльной стороной ладони, приминая мех.
— Дорого, наверное? — сверкнули на Миронега карие очи.
— То моя забота, — небрежно бросил даритель. — Примерь, в пору ли?
Услада накинула легкую шубку, крутнулась, вопросительно посмотрела на Миронега — ладно ли. Тот одобрительно кивнул. Услада прошла пару шагов, снова крутнулась, запахнулась сильней, потом присела на край лавки и вдруг заплакала.
— Эй, ты чего? — Миронег торопливо подошел, присаживаясь рядом. — Не понравилась? Так потом новую купим, по снегу набью зверья, скорняку на Ворону свезу, он тебе такую стачает, княгини позавидуют. И аксамита у купчин Волжских можно прикупить…
— Нравится, очень нравится, — всхлипнула Услада, — как дома, дома такая же рыженькая была. Домой хочу, — закрыла она лицо руками.
— Плохо тебе у меня, — вздохнул Миронег.
— Хорошо, хорошо мне здесь, — быстро стала смахивать слезы девчонка. — Это я так, вспомнилось. Благодарствую. Страшно подумать, чтобы было, коли б не ты. Отнесу в избу, чтоб не намокло, дождь собирается.
«Э-эх, домой она хочет, глупая пташка», — вздохнул Миронег и побрел рубить дрова.
Осень наступала неотвратимо, отвоевывая у лета поляну за поляной, толстой кистью расцвечивая пучки золотых и красных листьев, холодным дыханием остужая реку и развешивая легкий иней на жухлую траву.
Забот в лесной усадьбе прибавилось: Миронег убрал в омшаник борти, нарубил дров на долгую зиму, Услада сложила их в аккуратные поленницы. Вместе они плавали на другой берег к степным оврагам за шиповником, ходили в чащу по орехи. Миронег учил девчонку хитростям добытчика — нашел куст лещины, ищи мышиную нору и копай; мышь запасы уже сделала, в норе и три, и четыре горсти орехов можно собрать; но все не бери, не жадничай, оставь серой труженице часть. А еще Миронег ходил к заводи бить жирных уток, Услада с ним не просилась, жалела птиц, и ощипывала тушки с явной неохотой. Вредный охотник упрямо раскладывал перед ней добычу, приучая, но долго выдерживать мытарств неумехи с перьями не мог, вырывал утку и дощипывал сам.
Со стряпней Услада уже сама справлялась неплохо, и даже тесто не так рьяно липло к рукам. После круговерти дня, приятно было присесть рядком вкруг котла, поболтать о том о сем, обменяться улыбками. Как-то Миронег стал привыкать к этим посиделкам, ждать их с нетерпением и одновременно ругать себя, за это легкомысленное ожидание. «Нельзя к ней привыкать, ни к чему».
Ночи уже были холодными, сырыми, часто срывался дождь, но Миронег упорно уходил ночевать на сеновал, заворачиваясь по самые уши в меховое одеяло. Усладе объяснял, что привык так спать до первого снега, в клети, мол, парко ему. Отчего не хотел ночевать в избе на самом деле, ведь был же скромный полог, отделявший лавку Услады? А зачем создавать лишний соблазн, и так голова разными глупостями сама забивается, особенно когда птаха нежной ручкой косу, упавшую на высокую грудь, откидывает, открывая линию шеи, а еще эти карие очи с поволокой пушистых ресниц, а как обидится, губки надувает, да хочется их наощупь попробовать, зацеловать... «Совсем невмоготу станет, в бане буду на ночь растапливать. И там ночевать можно, — ворчал про себя Миронег. — Это ж только до весны, а там пусть выбирает — в Воронож или замуж… не за меня. И все пойдет по-старому, забудется, суеты меньше станет, а то распушился как тетерев на току, самому срамно».
Про дом Услада больше не вспоминала, была на вид бодрой и веселой, часто крутилась у кадки с водой, расчесывая гребнем волосы и любуясь на свое отражение, иногда тихонько напевала что-то себе под нос, но на все просьбы Миронега спеть погромче, тут же замолкала и старалась отвлечь его внимание какими-то вопросами. Отчего-то не хотелось ей петь для кого-то еще. Миронег обижался, но вида не показывал: «Ну, не хочет, так не хочет, обойдусь».
В солнечный безветренный денек
