От него разит виски.

Она придвигается ближе, так что даже чувствует на своей щеке жар, исходящий от его лица.

Медленно, стараясь не шуметь, в темноте вытаскивает руку из-под одеяла и осторожно поднимает туда, где, как ей кажется, должен быть его лоб.

Нащупывает его макушку. Ее покрывала щетина, когда Рут первый раз коснулась его головы – давным-давно. Она и не заметила, как за прошедшее время его волосы отросли. Теперь они длинные, вьются за ушами. На ощупь мягкие, гораздо мягче, чем она ожидала, и чище, чем у нее.

Затаив дыхание, указательным пальцем Рут осмеливается очертить контур его лица, как в первый вечер их знакомства. Обводит лоб, плавные линии носа. Когда палец спускается к верхней губе, Ник внезапно хватает ее за руку.

– Я думала, ты спишь.

Она слышит стук собственного сердца, чувствует, как заливается краской. Хорошо, что в хижине темно. Впрочем, отсутствие света не отменяет того, что она переступила черту.

– Нет.

Рут ощущает на своем лице дыхание Ника, пропитанное запахом виски. Пытается выдернуть палец, который он сжимает в своей ладони. Не получается.

Потом, догадываясь, что сейчас должно произойти, чувствует, как у нее перехватывает дыхание. Крепче стискивая ее палец, Ник медленно тянет его к себе, обхватывает губами.

Объятая страстью, Рут резко втягивает в себя воздух.

– Ник? – шепчет она в темноту.

Не выпуская изо рта ее палец, он обнимает ее одной рукой, привлекает к себе. Сквозь слои одежды она ощущает жар его груди. Он возбужден.

Ник разжимает зубы, отпуская ее палец, и сиплым голосом произносит ей в ухо:

– Ты уверена?

Рут заключает его лицо в ладони и осторожно, помня о шве, который она наложила на рану совсем недавно, целует его в разбитые губы.

Прежде Рут нередко говорила во время секса: просила делать или не делать что-то, попробовать что-нибудь другое, а иногда – она морщится, вспоминая это, – даже болтала непристойности. Она разыгрывала своего рода представление, выпытывая у партнера его тайные желания. Порой, притворяясь, будто ей хочется того, что, как она знала, еще больше распалит партнера, неожиданно забывалась и обнаруживала собственные неизвестные ей раньше пристрастия.

Но с Ником слова излишни.

Слова заменяют его жадные губы.

Знакомство с его запахами.

Он исследует каждый изгиб, каждую впадинку на ее теле.

Никакие слова не нужны, когда он рукой доводит ее до оргазма и смотрит ей прямо в глаза, наблюдая, как она содрогается от наслаждения.

Пусть слов нет, дыхание говорит о многом.

Ее дыхание. После оргазма оно выравнивается, подобно тому как бледнеют и исчезают последние лучи солнца с наступлением сумерек.

Его дыхание. В ответ на движение ее пальца, которым она, почти не касаясь, ведет по его спине.

Он склоняется над ее животом, и она испускает вздох.

Его дыхание на мгновение исчезает, пока он ласкает ее губами и языком, нежно покусывает. Она отдается его власти. Привкус соли во рту. Жар, испепеляющий разум, так что на секунду кажется, будто жизнь остановилась.

Потом оба, учащенно дыша, вместе находят новый ритм. Подстраиваются друг под друга, льнут один к другому, сливаются в одно целое.

Его голова рядом, он дышит ей в ухо, одной рукой обвивает ее за талию, мышцы его живота сокращаются.

Потом, полусонные, они лежат обнявшись. Дыхание у обоих замедляется.

Дни становятся короче. Наступает холодная дождливая унылая зима.

Кроме как по зову природы, они по многу дней не покидают свою хижину, их надежное укрытие от непогоды. Едят лишь то, что запасли, насушили, навялили, заготовили.

Временами стоят пугающие холода. Эта зима вообще холоднее предыдущей. Несколько дней идет ледяной дождь. Рут боится снега, но Ник уверяет ее, что в прибрежных районах Северного острова снега не бывает.

– Мир изменился, Ник. «Сердитая зима, весна и лето сменились платьем; изумленный мир по их плодам не узнает их больше…» [12]

– Поэзия?

– Шекспир.

Рут постоянно мерзнет, продрогла до костей и никак не может согреться. У нее постоянно поднимается температура. Что бы она ни съела, ее тошнит. Она до того устала, что однажды проспала целый день: Ник покинул хижину на рассвете, вернулся на закате, а она за это время так ни разу и не встала с постели.

Раньше при малейшем недомогании она ставила себе диагноз по интернету. Интернета ей, конечно, не хватает, но по форумам здоровья она не скучает. Рут до мозга своих ноющих костей уверена, что вялость, от которой она не может избавиться, неутолимая жажда, нескончаемые приступы тошноты – симптомы неизлечимой болезни, которая ее убивает.

Да, они сумели пережить первый удар, но рано или поздно их обоих поразят болезни, вызванные радиоактивным облучением.

Они до сих пор с трудом верят в свое чудесное избавление.

Думают, что их спас кит. Ник припоминает, как читал где-то, что у китов никогда не бывает опухолей. Или об этом говорили в каком-то документальном фильме. Может, они потому и не погибли, спрятавшись в пасти кита?

Рут с ним не согласна. Маловероятно, что природа создала существо, способное противостоять самому разрушительному изобретению человека. Это было бы слишком идеально. Более вероятно, думает она, что тело кита пластифицировалось еще до того, как он умер: животное было напичкано химикатами и микропластиком, которыми человечество загрязняло океан, и его тело превратилось в токсичную капсулу, не подверженную воздействию даже ядерного взрыва.

Рут рвет на ковер, покрывающий пол в их хижине. Ник гладит ее по спине.

Он вспоминает Еву. Как он потирал ей спину, когда она сплевывала в картонную чашку. Сам он сидел рядом, стараясь не задеть паутину трубочек, подсоединенных к канюле на тыльной стороне ее ладони.

Он вспоминает, как читал ей в больнице газету, а она, чтобы остыть, прижималась лбом к железным поручням на больничной койке.

Убирая за Рут, он жалеет, что у них нет хлорки, с тоской вспоминает запах антисептика, которым была пропитана та отдельная палата. Этот запах оставался на его одежде, даже когда он возвращался в их квартиру – один.

Тогда Ник пообещал себе, что такое с ним больше никогда не произойдет. Что он будет жить один, так же как мать после смерти мужа.

И вот теперь – надо же: он пристально следит за каждым движением Рут.

Все фотографии Евы он оставил в Окленде, когда уезжал. С собой взял только одну – ту, на которой она курит и лица ее