— Я готов… — Остер глянул на часы: половина десятого. — Где мы увидимся?

Эккерт подумал.

— Я подъеду за вами. Вы ведь знаете мою машину?

5

Эккерт мерил шагами пустые гулкие комнаты. Кабинета не хватало, и он спустился вниз, в гостиную. Присел у рояля, попытался сыграть ноктюрн Шопена… Пальцы были непослушными. Включил приемник: один из любимцев Геббельса доктор Краузе читал очередную статью своего шефа в «Фелькишер беобахтер». Материал был посвящен войне против судоходства Англии. Торжествующим голосом Краузе сообщил цифры английских потерь в октябре: 63 судна общим тоннажем в 352 тысячи 407 тонн. Эккерт выключил приемник.

Что делать с сыном? Эккерту хотелось верить в то, что Виталий понял цену своей ошибки тогда, двадцать лет назад. Но он уже отнюдь не мальчик. Что он делал эти двадцать лет? Какие дела у него в эмигрантском активе? Можно ли ему доверить дело? А может быть, гестапо уже в курсе всех дел и пошло на иезуитский опыт? Вряд ли… Тогда ему не поручали бы важных дел… А ведь именно сегодня ему принесли сведения о последнем самолете Мессершмитта, о его вооружении и тактико-технических данных.

Нет, надо поговорить с сыном. Надо узнать о нем все и тогда решать. А решать нужно сейчас, пока сослуживцы не заметили его отсутствия. Сейчас… Ведь все они там, в «Новом слове», завербованы гестапо. Кто-либо пронюхает — и тогда…

Эккерт накинул на плечи плащ и вышел во двор. Дождик все еще моросил. Блестели плиты тротуара. Ветер теребил жухлые листочки, которые еще держались на мокрых скользких ветвях. Уже темнело. Заглядывая в окна домов, где уже начали зажигать свет, прошел дежурный шуцман. Он стучал в стекла и строго сообщал испуганным хозяевам о том, что сегодня ожидается налет англичан, так что окна должны быть затемнены. Козырнув Эккерту, шуцман прошел дальше, попыхивая сигаретой, запрятанной в рукав.

В гараже кто-то стучал по железу. Эккерт заглянул туда. Пауль, сняв куртку, копался в моторе. Увидев шефа, выпрямился.

— Он там? — спросил Эккерт, кивнув на пристройку.

Пауль протянул ключ.

— Я его закрыл. Вы хотите с ним поговорить?

Эккерт глянул ему в глаза.

— Да, Пауль… Это мой сын, я не могу иначе.

Пауль хмуро потупился.

— Я ему не верю.

Эккерт видел его упрямые глаза: в конце концов, это ведь не только его, Эккерта, дело. Это касается и Пауля, всех, кто связан с Эккертом общими целями. Пауль вправе требовать от него осторожности…

Эккерт легонько коснулся руки Пауля.

— Не беспокойся… Я все понимаю. Но и у отца есть право попытаться спасти сына… Я обещаю тебе, что сделаю все как надо…

Дверь открывалась с трудом. У Пауля замок с секретом. Чужой не откроет. Когда Эккерт вошел в комнату, сын сидел на койке и настороженно смотрел на него.

— Это вы? — с облегчением вздохнул он. — Я думал, это ваш телохранитель… Я почему-то очень боюсь его… У него взгляд… такой взгляд…

Эккерт глядел на него во все глаза. Постарел Виталий. Седоватые космы свисают на лицо, щека дергается. Руки не могут найти места.

— Как ваше имя? — сухо спросил Эккерт.

— Виталий… Виталий Гомоненко.

— Вы называли другую фамилию.

— Гоман. Это сокращенно. Немцы не понимают русских фамилий. Здесь, в Берлине, меня так называют. Но я — Гомоненко.

— Расскажите о себе…

Сын вопросительно глянул на него. Эккерт пояснил:

— Я хочу знать о вас все. С самого начала…

Виталий сложил руки на коленях.

— Хорошо… Но зачем вам это нужно?

— Не разговаривайте попусту. Я жду.

Сын внимательно посмотрел на него, словно пытаясь проникнуть в глубину его мыслей.

— Родился и жил в Харькове. Потом с семьей переехали в Крым. Там учился в гимназии. Потом вновь вернулись в Харьков. Отец был кадровым офицером Русской армии. Родом он из Поволжья… Когда началась Русско-германская война, он воевал под Перемышлем в армии Брусилова. Я не знал, что уже тогда он был членом партии большевиков. Я ушел в белую армию, а потом узнал, что он комиссар у красных…

— Пикантная история… — вставил Эккерт. — Ну и что было дальше?

— Я был начальником разведроты во втором дроздовском полку, — продолжал Виталий, — в двадцать лет я уже был капитаном. И вот я узнаю, что комиссаром бригады, стоящей против нас по ту сторону фронта, — мой отец. Я молил бога, чтобы мы не встретились в бою. Однажды я был со своими людьми в разведке. Мы нашли участок, где не было красных войск, и в этот участок вошли наши части. Мы шли впереди, чтобы атаковать красных с тыла. И вот тут-то наш дозор задержал повозку с раненым. Я подошел, когда у него уже отобрали документы. Я глянул в них и чуть не закричал: это были документы отца. Он был ранен в бою, и его везли в тыл. Я отослал своих людей в сторону и начал разговор… Это был очень трудный разговор. Вы представляете, что это был за разговор… Мы были врагами. И в то же время я никого так не любил, как отца. Мать умерла рано, и отец был единственным, кто оставался у меня на свете… Я не виноват, что он пришел поздно, тогда, когда мною уже был сделан выбор. А ведь в белую армию я пошел, думая, что там встречу и его…

— Дальше… — чужим голосом сказал Эккерт.

Голос Виталия дрожал, когда он начал рассказывать продолжение этой истории.

— Он уговаривал меня уйти с ним… Но я не мог. Я не был тогда таким, каким я стал сейчас. Я считал его предателем. Я даже… даже хотел его убить. И тогда он сам выстрелил в меня. Он думал, что убил, но я был только ранен. Тяжело. Пуля прошла в сантиметре от сердца. Врачи в госпитале, в Ялте, удивлялись, как я выжил. Потом меня вывезли в Болгарию вместе с госпиталем. Когда я выздоровел, я перебрался в Югославию. Там был штаб генерала Врангеля после изгнания его из Крыма. Верховный объявил набор добровольцев для войск иностранного легиона. Он должен был воевать в Африке за французские и испанские интересы. Я попал туда. Это было лучше, чем по десять часов в день простаивать у биржи в Белграде. Мы там работали грузчиками, водоносами, возили дерьмо в бочках. А в легионе мне предлагали чин сержанта и приличные деньги. Я записался туда… Да-да, я был в Африке. Мы воевали с марокканцами. Они организовали республику Риф и выбрали президентом вождя Абд-Эль-Керима. Он крепко бил и испанцев и