году императив заключительных строк рассказа должен был казаться тяжелейшим бременем для ребенка. («Все зависит от тебя! Мы, предыдущие поколения, все испортили, и только ты, наш невинный искупитель, можешь сделать что-то, чтобы обратить вспять опустошение природы!») Теперь же это воспринимается совершенной жестокостью. Что, если уже слишком поздно и было слишком поздно уже очень долгое время? Что, если Лоракс и его друзья никогда не вернутся?

Что, если мир, в котором родился мой сын и в котором ему придется как-то жить, – это мир, где растет только «трава-журчалка», а ветер, когда дует, «пахнет медленно и кисло»?

Всю неделю, проведенную в Алладейле, я много думал о «Лораксе». Не только потому, что эти вопросы поднимала книга, но и потому, что рассказанная история относилась к тому месту. Когда-то здесь все было полностью покрыто дубами, соснами, ясенями, березами – деревьями, которые покрывали острова Британии и Ирландии. Когда-то в них водились волки и даже медведи, но теперь уже нет: звери ушли, вымерли, потому что все деревья вырубили. Это была колониальная экспансия, промышленная революция, рождение капитализма.

Проведя время в заповеднике дикой природы Алладейл, можно было вычислить заветное уравнение между цивилизацией и разрушением окружающей среды. Одна из последних диких территорий Британских островов, это обширное владение, двадцать три тысячи акров ледниковой долины и голых гор в Шотландском нагорье, на самом деле была частной собственностью англичанина по имени Пол Листер. Наследник состояния, сколоченного на розничной дисконтной торговле мебелью, приобрел свое имение в 2003 году с намерением восстановить леса на земле и вернуть в природу несколько видов животных – волков и медведей, а также рысей и лосей. Все они вымерли на этих островах в результате вырубки лесов во имя колониального судостроения, индустриализации и розничных дисконтных мебельных сетей. И хотя отдаленный и первозданный Алладейл производил впечатление совершенно нетронутого человеческим мздоимством уголка, на самом деле это был ландшафт, раздетый догола машиной наживы, место тишины и пустоты. Это было место, где растет «трава-журчалка».

Именно из печального любопытства к размерам потерь, которые мы переживали как цивилизация, как вид, я решил провести там неделю весной 2017 года. В этом стремлении я не был одинок. Нас было шестнадцать человек, бежавших в эту пустыню, – совершенно незнакомых людей, которые собрались вместе, чтобы обсудить самые насущные вопросы современности и создать племя. В то время я находился в громоздком панцире цинизма, который отрастил в течение взрослой жизни, и это была не из тех откровенно романтических затей, в которую я позволил бы себя втянуть. Какая-то часть меня считала подобные мероприятия эгоистичным и даже легкомысленным самоублажением. Однако более глубокое чувство во мне говорило, что ничто не может быть важнее – в конце времен, если это было так, – чем непоколебимая сопричастность реальности того, что мы как вид можем быть окончательно и бесповоротно похерены.

Я узнал об этом ретрите на веб-сайте организации под названием «Проект Темной горы» (Dark Mountain Project), которая организовала его в сотрудничестве с другой группой под названием «Путь природы» (Way of Nature). Эта английская группа проводила экспедиции в дикую природу по всей Европе. Проект «Темная гора» был движением, объединившим художников, писателей и активистов, убежденных в том, что климатическая катастрофа не только представляет собой реальную угрозу, но что она фактически неизбежна. По этой причине весь проект защиты окружающей среды практически обречен. Группа была основана в 2009 году Полом Кингснортом и Дугалдом Хайном, двумя англичанами, в прошлом журналистами и активистами-экологами. Они вдруг обнаружили, что энвайронментализм[78] – убежденность в том, что, если мы изменим наши пути и примем концепцию устойчивого развития[79] и другие экологически дружественные методы, мы все еще можем предотвратить или смягчить худшие последствия изменения климата, – зиждется на заблуждении, столь же преднамеренном, как и заблуждение тех, кто отрицает существование изменения климата.

Основатели группы вместе с ее разномастной когортой участников и партнеров придерживались мнения, что западная цивилизация обречена на крах, что огромное здание взаимосвязанных цепочек поставок, технологических инфраструктур и политических систем было более хрупким, нежели мы позволяли себе признать. «Рисунок обычной жизни, в которой изо дня в день так много остается неизменным, маскирует ветхость ее ткани» – так выразились они в манифесте, который ознаменовал создание группы в 2009 году. Манифест написали в то время, когда проявились самые разрушительные последствия глобального финансового кризиса. В этом тексте прослеживалось мрачное и вполне ощутимое ликование его авторов по поводу уязвимости систем, лежащих в основе нашей цивилизации. «Грядет крах, – писали они. – Мы живем в эпоху, когда привычные ограничения отбрасываются, а привычные устои рушатся на наших глазах. После четверти века самодовольства, когда нас призывали верить в пузыри, которые никогда не лопнут, в цены, которые никогда не упадут, в конец истории, в триумфализм[80] викторианских сумерек Конрада[81] в новой грубой упаковке, Немезида восстала вновь».

Суть манифеста была в том, что основополагающий миф нашей цивилизации о прогрессе и понимание будущего как линии на графике, которая будет постоянно подниматься вправо вверх, в наше время были фатально подорваны.

И этот миф, утверждали авторы манифеста, зиждился на более глубинном мифе: о природе человека, древней идее о том, что мы как вид принципиально отличны от мира, из которого мы вышли. Изменение климата стало самым пагубным последствием веры в этот миф, а также механизмом его разрушения. Именно изменение климата поставило нас лицом к лицу с нестабильностью цивилизации, которую мы построили. Оно показало нам, что «потребность машины в постоянном росте потребует от нас уничтожить себя во имя ее».

Манифест был, по сути, апокалиптическим текстом, откровением о том, что непременно должно произойти, своеобразным приветствием этого момента. Согласно документу мы не могли договориться о способах избежать этого краха – путем политического консенсуса или технологических новшеств, путем стремления к более экологически безопасной форме потребления, – и все не могло закончиться хорошо.

Как вид, утверждалось в манифесте, мы находимся в коллективном отрицании нашего образа жизни и долгосрочных перспектив на выживание; даже когда сталкиваемся с масштабным кризисом, мы говорим себе, что это просто-напросто кризис – сложная, но разрешимая ситуация, а не близящийся катаклизм.

Кингснорт и Хайн привлекли много негативного внимания к беспросветному пессимизму своего видения будущего, но что меня больше всего поразило при чтении этой книги, так это ее скрытый суровый утопизм. Как и многие апокалиптические писания, от Иоанна Патмосского до Карла Маркса, желанием манифеста были принесение в жертву разложившегося мира и надежда увидеть новую зарю, встающую над его пеплом. Проект «Темная гора» бескомпромиссно уверял в том, что