— Давай выходи, я тебя своими руками придушу.

«Замечательно! — подумал Джим. — Сначала меня хотел убить складной человек, а теперь еще и водитель грузовика. Да черт с ними, черт с ними со всеми», — и он откинул голову на край канавы, закрыл глаза и уснул.

Водитель грузовика не пошел его искать, и когда Джим проснулся, «Мака» уже не было на дороге, а небо начало светлеть. Лодыжка болела так, как будто из нее пытались сложить оригами. Он поглядел на нее. В темноте мало что было видно, но все же он разобрал, что ее раздуло до толщины канализационной трубы. Джим вяло подумал, что еще немного полежит, а потом дохромает или доползет до обочины шоссе — а там его подберет какая-нибудь проезжающая машина. Он снова откинулся на край канавы и хотел уже закрыть глаза, когда услышал звук приближающейся машины.

Он посмотрел на шоссе и увидел огни фар с той стороны, откуда приехал грузовик. Вверх по спине, словно паук, пополз страх. Это был черный автомобиль.

Черный автомобиль приблизился к обочине и остановился. Из него вышли монахини. Они принюхались, раздувая ноздри, затем высунули длинные языки и лизнули уходящую ночь. С невероятным проворством они собрали части складного человека и сложили их в мешок, который поставили посреди дороги.

Когда мешок был полон, одна монахиня вступила в мешок своей длинной ногой и утрамбовала детали. Вытащив ногу, она взялась за горловину мешка, размахнулась им как следует и шмякнула несколько раз об асфальт. Затем она отошла, а другая монахиня пнула мешок. Третья монахиня раскрыла мешок и достала оттуда складного человека. Джим позабыл, что человеку нужно дышать. Монстр был полностью в сборе и сложен. Монахиня не стала его раскладывать. Она открыла багажник автомобиля и бросила его туда.

Затем она повернулась и посмотрела в ту сторону, где в канаве прятался Джим. Она вытянула в сторону руку и застыла в такой позе. Из остатков ночной тьмы вылетело крылатое существо и село ей на руку. Оно по-прежнему держало в когтях трупы Уильяма и Гордона, а Чавку — в клюве. Они висели, словно тряпки, и, казалось, весили не больше, чем тряпки. Монахиня взяла птицу за ноги и тоже затолкала ее в багажник — вместе с ее добычей. Закрыла дверцу багажника. Посмотрела прямо в то место, где лежал Джим. Перевела взгляд на небо, где на востоке потихоньку вставало солнце. Опять уставилась на Джима, вытянув в его сторону длинную руку, на которой, как на палке, болтался широкий рукав ее одеяния. Она ткнула костистым пальцем прямо в него, слегка наклонившись вперед. Другие монахини встали рядом с ней и тоже вытянули указующие пальцы в его сторону.

«Боже мой, — подумал Джим. — Они знают, что я здесь. Они меня видят. Или чуют. Или чувствуют. Но они знают, что я здесь».

Небо еще посветлело, и на его фоне ясно выделились их темные силуэты. Наконец монахини опустили руки.

Они быстро забрались в автомобиль. Последние пятна темноты расползлись по земле, уступив место розовому цвету зари. Ночь Хеллоуина кончилась. Мотор автомобиля взревел, и он помчался прочь. Джим видел, что, не проехав и нескольких футов, черный автомобиль исчез. Растаял, словно туман. Остался только восход и занимающийся день.

Когда я был маленьким, — а это было в шестидесятые годы, — я слышал рассказ о черном фургоне, или черном автомобиле. Я думаю, фургон появился оттого, что многие боялись, что нас украдут хиппи. Но история эта родилась раньше, и фигурировал в ней не только автомобиль, но и карета, и всадник на лошади, и просто ходячая тень, — так, по крайней мере, мне рассказывала бабушка, когда была в настроении. Я слышал эту историю и от других людей — чаще всего вариант с автомобилем. И я стал задумываться: ну хорошо, в этой машине есть что-то плохое, но что же? Дальше включилось воображение.

Перевод: Александр Валерьевич Белоруссов

Солдатское житье

Joe R. Lansdale, "Soldierin", 2010

У нас говорили, если податься на Запад и заделаться цветным солдатом, так там платят настоящими янковскими долларами, тринадцать долларов в месяц, да еще кормежка и одежда. Я подумал, что это неплохая идея, потому как меня искали для суда Линча. Не в том смысле, что хотели, чтоб я веревочку подержал или там спел марочку гимнов, — нет, меня желали пригласить в качестве почетного гостя, гвоздя программы. Короче, мне собирались свернуть шею, как куренку для воскресного обеда.

А я ведь ничего такого и не сделал, так, поглазел малость. Иду я это себе по дороге, нарубить хворосту, чтобы заработать пять центов да баночку повидла в придачу, а там белая девушка белье развешивает после стирки. А девушка возьми да наклонись, а сквозь юбку возьми да выпятись попка, аппетитная такая попка, а тут белый мужик, ее братец, углядел, что я пялюсь, и этот мой взгляд заполз ему в зад и там подох, и так оно завоняло, что у него аж мочи не стало терпеть.

И не успел я и глазом моргнуть, глядь, а меня уже разыскивают за то, что я был дерзок с белой барышней, как будто бы я к ним во двор вломился и засунул лапу ей в задницу. А я ничего такого и не сделал, ну ведь всякий бы не отказался поглазеть на славную попку, когда есть такая возможность, это ведь только естественно, верно?

Надо сказать, что мне за всю мою жизнь доводилось убивать и людей, и животных, и любиться с тремя китаянками зараз, причем у одной из них была только одна нога, да и та в основном деревянная. Да чего там, я как-то раз даже мертвяка ел, в горах, на перевале, хотя, спешу заметить, я с ним был