Шрифт:
Закладка:
Так прошло ещё две недели. Я сносно написал контрольную, чего совершенно не оценил Морис; это стало причиной новой стычки, и мы как следует отдубасили друг друга прямо на площади Сен-Мишель, под шуточки ментонских матрон, которые глядели на нас из окон.
На улице становилось всё теплее. Чувствовалось, что лето на подходе, и деревья, окружавшие виллы на бульваре Гараван, покрылись почками и листьями.
Момент, когда мы сможем купаться в море, приближался. Чтобы не терять времени, как-то после школы мы пошли купить себе купальные костюмы. Морису понравился синий с белыми полосками, а мне – белый с синими полосками, и каждый был убеждён, что выбрал себе самый лучший.
В тот же вечер после ужина я примерил свой купальник и проделал в нём несколько впечатляющих кульбитов на кровати, под презрительным взглядом Мориса, мывшего посуду.
В этот момент в дверь постучали.
Гости у нас бывали довольно часто. За Альбером или Анри время от времени заходил кто-то из приятелей, перекидывался с нами шуточками и уводил моих братьев сыграть партию в бильярд или сделать кому-нибудь стрижку на дому.
Но на сей раз на пороге стояли двое жандармов.
– Что вам угодно?
Тот, что был пониже ростом, порылся в своей папке и достал оттуда бумагу, которую развернул с приводящей в отчаянье медлительностью.
– Альбер и Анри Жоффо тут проживают?
– Альбер – это я, а брата сейчас нет дома.
У Альбера была чертовски хорошая реакция. Если жандармы пришли забрать их, у Анри оставался маленький шанс ускользнуть – только бы не начали обыскивать дом.
Анри всё понял, и я увидел, как он тихонько отступил к спальне и ждёт там, готовый в любую минуту спрятаться под кроватью.
Я подумал, что случилось страшное: ошибка, которую совершили в Париже, должна была выясниться, о ней сообщили коменданту, он начал поиски, и нас вычислили.
Надо было сменить адрес сразу же по возвращении Анри. Как можно было быть такими неосторожными?
– А вы по какому вопросу?
– Можете предъявить удостоверение личности?
– Да, секунду.
Альбер вошёл в столовую, взял бумажник во внутреннем кармане своей куртки, висевшей на спинке стула, и бросил на нас обоих быстрый взгляд, который означал: «Сидите спокойно, ничего ещё не потеряно».
Морис продолжал машинально вытирать совершенно сухую тарелку, в то время как я стоял на кровати в своём купальнике.
– Пожалуйста.
Послышался шорох листов, и я услышал, как жандарм сказал:
– Вот две повестки, для вас и вашего брата. Вы должны явиться в префектуру в течение двух дней. Желательно завтра же.
Альбер откашлялся.
– А… для чего именно?
– Принудительные работы[18].
На минуту повисло молчание, которое прервал доселе молчавший жандарм:
– Знаете, никому не хочется туда ехать…
– Конечно, – сказал Альбер.
Тот же жандарм добавил:
– Мы только разносим повестки, вот и всё, выписываем их не мы.
– Понимаю.
– Что ж, – заключил второй, – мы вам всё вручили. Хорошего вечера и извините за вторжение.
– Ничего страшного. До свидания.
Дверь закрылась, и моё сердце перестало бешено колотиться.
Альбер вошёл к нам, а Анри вышел из спальни.
– Что ещё за принудительные работы? – спросил Морис.
Анри выдавил из себя улыбку:
– Это значит, что нас отправят на принудительные работы в Германию, где мы будем стричь фрицев. По крайней мере, они так думают.
Сражённый этой новостью, я смотрел на него. Недолго же длилось наше спокойствие! Я смог, наконец, усесться на кровати и стал слушать, о чём говорили братья. Военный совет был недолгим, так как задача казалась предельно ясной: и речи не могло быть о том, чтобы ехать в Германию, прямиком в самое пекло. Больше в Ментоне нельзя было оставаться ни дня – жандармы могут нагрянуть снова и, конечно же, не преминут это сделать.
Анри обвёл взглядом маленькую столовую в прованском стиле, и я понял, что ему тут нравилось. Мы привыкли к этому месту, и нам будет его не хватать.
– Ладно, ничего не поделаешь, надо уезжать.
– Когда? – спросил Морис.
– Завтра же утром. Быстро соберём вещи – начнём прямо сейчас и завтра на рассвете уходим, тянуть незачем.
– И куда мы поедем?
Альбер поворачивается ко мне с видом человека, который готовится сделать приятный сюрприз или объявить хорошую новость.
– Тебе там понравится, Жо, – в Ниццу.
Я был страшно доволен, что мы едем туда так скоро, но долго не мог заснуть. Мы обычно замечаем, что привязались к чему-то, лишь в момент расставания; я буду скучать по школе, по старым улицам, по моему другу Виржилио, даже по учительнице. Но грустно мне не было. Я снова отправляюсь в дорогу со своей неизменной сумкой наперевес и уже завтра окажусь в городе ста тысяч отелей-дворцов, золотом городе на берегу синего моря.
Глава VII
– Марчелло! Марчелло!
Я бросаюсь вперёд вслед за Морисом, который идёт через площадь Массена. Перебираю ногами что есть мочи, но, когда в каждой руке у тебя по ивовой корзинке, бежать тяжело, а ещё труднее делать это, если в них лежат помидоры. В корзинке слева у меня вытянутые плоды сорта «оливет», а в правой – маленькие круглые томаты, которые я люблю больше всего, тут их называют «любовными яблоками». По четыре килограмма с каждой стороны, итого восемь – это не пустяки.
Перед нами останавливается солдат, в лицо ему светит солнце. Он видит, как я бегу со своей ношей, и смеётся.
Если бы у него не было роскошного сломанного носа и волнистых, блестящих от бриллиантина волос, Марчелло был бы похож на Амедео Наццари[19], но он провёл слишком много вечеров на ринге маленькой спортивной ассоциации в туринском пригороде, чтобы сохранить нетронутым свой греческий профиль.
– Я понесу помидоры.
Он хорошо говорит по-французски – почти правильно, но с чудовищным акцентом – и почти всегда смеётся.
– Давайте за мной в «Тит».
«Тит» – это бистро у порта, где мы часто встречаемся, чтобы производить свои обменные операции. Там собираются жители Ниццы, вышедшие на пенсию, и, конечно, итальянские солдаты, приятели Марчелло, которые распевают оперные арии и бренчат на гитаре, прежде чем заступить на необременительное дежурство в стратегических точках города.
Вот мы и на месте. Заведение совсем небольшое; мамаша Россо никогда не закрывает дверь кухни, и в бистро днём и ночью пахнет жареным луком.
Друзья
