Илья Лыков постепенно начинал понимать слова Стыка о поражении русского войска: поражение было необходимо, чтобы сломить произвольный деспотизм русского самодержавия. Но ведь Стык ничего не сказал. А Илья Лыков в свою очередь ничего у него не спросил, что думает Стык о Германии, где есть территориальное благоустройство, а прочности все же нет. В прочности положения немецкого благоустройства Илья Лыков окончательно усомнился. Стыка вместе с ним не было, но его наблюдательность и проникновенность не могли, разумеется, не искать ответов на поставленные вопросы самостоятельно. Он шел по немецкой территории, устремившись вперед, не замечая ничего, кроме косматого, опустошенного и побуревшего неба. Его настиг Павел Шатров.

— Я, Илья Максимович, хотел тебе сказать, что в нашей сельской местности тоже есть солнце и горизонт.

Илья Лыков не удостоил ответом своего друга. Правда лежала где-то в стороне — он это чувствовал, однако и монолог его друга тоже не являлся ложью; что немцы опережали русских, являлось неоспоримым фактом, но в немецком продвижении вперед была только уверенность, а не прочность. Илья Лыков силился отыскать причины, но чувствовал, что для этого у него не было ни опыта, ни познаний: он мало читал и немного видел.

Первые часы пребывания на немецкой территории его научили многому, но вместе с тем он углубился в сомнения: ради чьей же победы Стык желал поражения русской армии?

Илья Лыков устал от размышлений и вместе с друзьями направился к полку, смыкавшемуся в колонные построения. Бледные лучи просачивались сквозь седые облака: энергичное солнце не могло осилить надвигающегося мрака. На горизонте бурели леса, чернели поверхности водоемов, зеркальная гладь заменялась мелкой зыбью. Населенный пункт, не походя на русскую деревню, утопал в рощах с подстриженными деревьями. Усадьбы отделялись одна от другой приличным расстоянием, они были обрамлены насаждениями, но не заборами. Располагались усадьбы произвольно, каждая из усадеб ютилась у ложбин, превращенных в водоемы. Ветер угонял седые облака на восток, и горизонт на западе от перехода солнца на его сторону окончательно просветлел. Горнист проиграл сбор, коленчатый, но одногласный: двести двадцать шестой пехотный землянекий полк расположился на ночлег.

Превосходство немцев понимали все, но столицу их по-прежнему имели в виду. Илью Лыкова и Павла Шатрова встретил Иван Бытин, сопровождаемый Скадником.

Глухонемой отрок окончательно преобразился: его одели в солдатскую гимнастерку, доходившую ему до колен, и подпоясали ремнем с двуглавым орлом на медной бляхе. Погоны с его плеч сползали на спину. Приветствуя появление друзей, он взял под козырек своего деревенского картуза. Скадник чему-то радовался, нечто немецкое его также удивило. Он расстегнул ворот рубашки и из-за пазухи вытащил то, что, по его мнению, следовало показывать всем: это была трубка из фаянса, с цветными рисунками и длинным розовым мундштуком.

Скадник окончательно убедился, что главным в этом движении есть только тот, кто приютил его: кто бы другой осмелился взять чужую трубку среди белого дня и ничего за нее не заплатить? Скадник получил эту трубку от Ивана Бытина в подарок за услугу и показал ее Павлу Шатрову и Илье Лыкову, чтобы подчеркнуть преимущество перед ними его патрона и покровителя. Правда, в Вержболово он обслуживал их всех, относя девицам в овраг борщ в солдатских котелках, а от последних приносил для друзей воздушные поцелуи: самих девиц на территорию временного бивака часовые не пропускали. В полдень полк выступил в поход; девицы, не поменяв юбок на солдатские шаровары, не могли переступить границы. Простившись с милыми у полосатого столба, они высказали надежду, что последние с далекой чужеземной территории напишут им письма и пришлют их через пешее посредство Скадника. Вечером же, когда полк остановился на ночлег на чужой территории, Илья Лыков и Павел Шатров одновременно подумали, не использовать ли им в самом деле Скадника в качестве посыльного с письмами по точному адресу: «Вержболово — овраг».

Но овраг близ Вержболово уже не являлся местом пребывания трех калужских девиц: проводив в полдень своих милых до полосатого столба, они не вернулись к месту своего временного пребывания. Они направились к железнодорожной станции, чтобы обследовать строения, потревоженные немецкими снарядами в первых числах августа. Водонапорная башня, возвышавшаяся над станционными строениями, поразила девиц своей неприглядностью: некогда величавая вершина башни ныне зияла в пространстве черной и бессмысленной пустотой вместо окон. Артиллерийская перестрелка обгрызла углы и выступы — безмолвные каменные массивы подверглись воздействию шрапнели.

На станционной платформе происходило сплошное движение, нижние чины терялись в толпе и находили свои части лишь по догадкам. Эшелоны привозили новые войсковые части, пасть войны поглощала живые силы и мертвые грузы провиантских и огневых припасов.

Трех калужских девиц, в свою очередь, поглотил плотно населенный тыл, ликовавший от предстоящих прибылей, бездеятельности и воровства. Девицы, поглощенные толпою, вспомнили, что они голодны: утром они пили чай при аппетите к супу, но их милые по утрам могли доставлять им только кипяток.

Они направились между линиями и пакгаузами и очень скоро вышли на обширную крытую платформу, где стояло много ящиков. Несколько нижних чинов, осторожно нагибаясь, что-то искали.

— Продовольствие, что ли, надо, барышни? — заговорил с ними один из словоохотливых нижних чинов.

— Возьмем и продовольствие, — сухо ответила Ирина.

— В том-то и штука, что харчей тут нет, а питья сколько угодно!

Он протянул девицам объемистую литровку с этикеткой, испещренной мелким шрифтом.

— Отведайте, барышня, вода целебная!

— Целебная?! — переспросила Тоня, обожавшая медицинские снадобья.

— Натурально целебная. Везли от немцев для наших господ, ан война подоспела.

И нижний чин, дабы доказать, что жидкость в литровке действительно целебная, проткнул штыком пробку внутрь посудины. Из горлышка что-то зашипело и забрызгало: сомнения в целебности воды ни у кого не было.

— Потребляйте, барышни, и исцеляйтесь, — произнес он, показав на примере, как, за неимением стаканов, принимать воду из горлышка.

Напиток назывался «виши», — этикет был надписан на чужом алфавите, но томная продавщица Тоня понимала вкус и не тяготилась чужим алфавитом.

Нижние чины продолжали бы и еще беседу с девицами, если бы не появился среди них бравый фельдфебель с пышными усами: он предложил девицам пищу и кров. Под недоуменные взоры посторонних нижних чинов девицы согласились, и пожилой фельдфебель повел их к месту своей постоянной службы — в управление этапного коменданта армии, квартировавшего тут же, на окраине поселка. Управление коменданта состояло из команды в двадцать семь нижних чинов, немедленно принявших трех калужских девиц на продовольствие из своего котла. У пожилого фельдфебеля с пышными усами, однако, был свой расчет: он оставил девиц обедать с нижними