Сталин самодовольно улыбнулся. В памяти вдруг всплыл далекий хмурый октябрьский день сорок первого. Двадцатое. Эту дату он запомнил навсегда. А еще мальчишеское бледное, как мел лицо с дергающейся от волнения и страха щекой. Если бы не материальное подтверждение в виде вертолета, образцов вооружения и ноутбука, все это походило на дурацкий фарс или наглую игру чьих-то спецслужб. Зато сколько теперь возможностей, какое пространство для маневра, политического, экономического, научного. Не ошибиться бы только, использовать правильно подарок потомков. Глупостей и так наворочено. Растерялся. Не понимал, что и как делать. Сталин недовольно прищурился. Очень уж сильно не укладывалось появление Ковчега и Александра в его мироощущение. Хотя… Не был бы он материалистом до мозга костей, подумал бы, что в отношении Стаина какая-то неведомая сила подталкивает в принятии нужных именно ей решений. И это настораживало, даже пугало. Ведь правильней было изолировать мальчишку в золотой клетке, подвести нужных, подготовленных людей, установить постоянное наблюдение. А вместо этого, непонятное теперь и ему самому решение со школой, с созданием авиакорпуса. И главное и вокруг никто не озадачился, не обеспокоился. Был, конечно, интерес к парню. Но какое-то вялый. Скорее смотрели, как использовать Стаина в своих интересах. И на удивление быстро успокоились. По линии разведок тоже тишина. Легкое копошение, не больше. Хотя тут как сказать. Засвеченная агентурная сеть американцев. Хитрые подходы со стороны англичан. Правда, эти быстро успокоились, посчитав Александра очередным выскочкой дядюшки Джо. Но опять же, слишком быстро. Абвер, провалившись с захватом вертолета с экипажем, так вообще, отмахнулся от Стаина и вертолетов, как от чего-то мало значимого, абсолютно не интересного. Почему? Не должно так быть! Или он сам себя накручивает? Ведь если разобраться, то кто такой Стаин для непосвященных в тайну Ковчега? Сын дореволюционных друзей товарища Сталина, обласканный советским вождем и выскочивший на гребне военной фортуны на самый верх. Талантливый, может даже гениальный летчик. Поэт и певец. Патриот. Герой. Парень с обложки. Продукт советской пропаганды, выставленный на всеобщее обозрение. Сюда же можно добавить совместную службу и дружбу с детьми Сталина и Тимуром Фрунзе. А фактически командовать корпусом может и заместитель. Опытный и известный всем Гуляев или начштаба Коротков, знакомый немцам и союзникам еще по Испании. Даже во время показательных полетов для послов Стаин не летал, а лишь сопровождал гостей на аэродром и отвечал на вопросы. Если смотреть на ситуацию с этой точки зрения, то становится понятным отсутствие интереса к парню. Зачем тратить ценные ресурсы на красочный фасад, который, скорее всего, является приманкой спецслужб? Сейчас вся резидентура союзников, противников и даже нейтралов кинута на закрытые города. Лаврентий каждый день докладывает об очередных пойманных шпионах. Действительно шпионах, а не оболганных «доброжелательными» коллегами бедолаг. С этими решили просто, написал ложный донос, получаешь столько, сколько получил бы оклеветанный тобой товарищ. А так как, служишь ты в месте секретном, отбывать наказание будешь там же, принося пользу Родине, и каждый день глядя в глаза людям, знающим, кто ты есть на самом деле. Пока выводы делать рано, но доносов и, правда, стало меньше. А то в той истории кляузы писали все, судилища устраивали тоже все, а виноватым оказался один Сталин. По большому счету — плевать. Историю пишут победители. В этот раз он не проиграет, даже после смерти. Уже есть те, кто придет на замену. Не лично ему. Всем им. Те самые ребята, которых кровь из носу надо сохранить. Которые сейчас на фронте. И те, что моложе, кто только учится в суворовских и нахимовских училищах и кого еще предстоит устроить в жизни, те, кто потерял родных и близких, оказался совсем один и прибился к частям Красной армии. А есть и такие, что попали под влияние преступников и бандитов. Они еще не враги, из них еще можно вырастить настоящих людей. Закончится эта война и начнется другая, за умы. И в ней тоже нужны будут подготовленные бойцы. В той истории они этот момент упустили. В этой такого не будет. Не будет двадцатого съезда, шестидесятников, романтики диссидентства, поклонения перед западом. Как этого добиться? Он не знает. Пока не знает. Но пытается понять. У него есть опыт того мира, есть свой опыт, есть информация ресурсы и возможности. Людей бы побольше. Надежных, преданных, честных. Мехлиса не хватает. Сталин не очень любил Льва Захаровича, но считал полезным. А вот когда того не стало, почувствовал, сколько черновой партийной работы тянул на себе этот человек. И ведь сумел переломить себя, к людям стал относиться мягче. А вот от чувства вины за то, что совершил в мире Ковчега избавиться не смог. Искал смерть и нашел. Сам себе вынес приговор, сам же и привел его в исполнение. Дурак! Нутро обожгло раздражением, которое, впрочем, быстро успокоилось. Ничего. Незаменимых не бывает.

Глаза сами собой начали закрываться. Он не заметил, как уснул. Тяжелым сном, смертельно уставшего человека.

Какой странный и красочный сон. Будто они с Ленкой Волковой катаются на карусели, а внизу стоят отец с мамой и, хохоча, машут ей рукой. Они такие красивые, счастливые. Ей хочется к ним, но карусель все крутиться и крутиться. Света хочет закричать, чтобы ее остановили, что ей надо сойти. Но крик застревает в пересохшем горле, а кружение все ускоряется и ускоряется. И вот уже мама с папой едва различимы, мгновение и они слились в белую стремительно раскручивающуюся полосу. Тут же подкатила тошнота. Светлана хочет свесить голову вниз, чтобы не забрызгаться, но у нее не получается. Тело затекло и не слушается. А вместо Волковой рядом уже какой-то незнакомый седой мужчина с чеховской бородкой. Держит прохладными пальцами ее за руку и что-то говорит. Но она его не слышит. Звук раздается будто из под воды. Смешно. Зачем он ей что-то говорит, ведь ей все равно ничего не понятно? Только голова из-за него разболелась. И снова папа с мамой. Они прогоняют назойливого дядьку с бородкой и смотрят на нее нежностью и любовью. Жаль, что это только сон. Мама гладит Свету по голове, целует холодными губами в лоб и уходит. А папа остается. И даже не пытается ее остановить. Светлана хочет закричать, чтобы он задержал маму, что ей очень надо с ней поговорить, расспросить о многом, понять. Но опять проклятое пересохшее горло не дает выдавить ни слова. В отчаянном усилии она протягивает к матери руки, тело обжигает болью и она просыпается.

Белый с потрескавшейся и облупившейся известкой потолок с желтыми пятнами старых подтеков. Круглые казенные плафоны светильников. И все это качается, кружится. Горло перехватило спазмом рвоты. Попыталась сглотнуть слюну, но язык словно напильник прошкрябал по пересохшему небу.

— Пить, — она попыталась попросить воды, но вместо слова вырвался полувздох, полухрип.

— Сам, — послышался рядом знакомый и родной голос. Над ней склонился отец. Уставший, осунувшийся, в накинутом на китель белоснежном халате. Вместо привычной трубки в руке странная кружка с длинным носиком. Он подносит ее к Светланиным губам, и прохладная сладковатая вода наполняет рот. Стон наслаждения вырывается сам собой.

— Что⁈ Что с тобой⁈ Плохо⁈ Больно⁈ — отец испуган. Он беспокоится за нее. Переживает. И это приятно. — Доктора сюда, быстро!

— Не надо доктора, — шепчет Света, — Папа, — она словно пробует слово на вкус. Мысли ворочаются лениво, нехотя поднимаясь из мути забытья. Они вышли. Выбрались. Или это бред? И нет папы, белого в желтых разводах потолка, а она, умирая, лежит в лесу. — Лена! — испуганно выдохнула Светлана. — Леночка, ты где⁈

— Успокойся, чемо краго[ii], — на лоб легла сильная, прохладная рука, — жива твоя Лэна. Не ранэна даже.

Значит, все-таки выбрались, и это не бред. А она ничего не помнит. Последнее, что отпечаталось в памяти, мысль, что надо идти. Не смотря на боль и слабость. А еще глупый страх, что Волкова ее бросит. И она шагала, шагала, шагала, спотыкаясь о проклятые корни и обломанные снегом и ветром сухие ветки. Стихи! Она читала стихи. Так было легче идти.

'Сладко мне твоей сестрою,

Милый рыцарь, быть;