Рогачевский и покрутил головой. — Напористый вы человек! Вам вынь да и положь! Я ведь думаю: когда это было — первого, второго или третьего июня? За точность даты ручаться не могу, но действительно помог одному человеку с транспортом...

— Что это за человек?

— Марьян Черевач. Недавно освободился, к девахе приехал в Соколово. Я их года три назад познакомил. Заочно. Я тогда с Марьяном в одной колонии был...

— Где сейчас Черевач?

— Где ж ему быть, как не у Ленки! Свадьба скоро у них. Только, товарищ майор, зря тень бросаете на Марьяна! Не пойдет он на «мокрое» дело. Знаю его.

— Подожди, откуда тебе известно, зачем он мне понадобился?

— Догадываюсь. Земля ведь слухами полнится. Старика вроде одного на хуторе порешили? Может, и был в тех краях Марьян, но на такое он не пойдет...

И вот Черевач сидит в кабинете. Жилистый моложавый мужчина в дорогом темного цвета костюме. Лицо и в самом деле у него обычное, неброское — в меру худощавое, с прямым носом и неопределенного цвета глазами. Трижды судим — за хулиганство, квартирную кражу и грабеж. Допрос я начал сразу, без так называемой разведки, прощупывания допрашиваемого:

— Вы знали Дивнеля Казимира Иосифовича?

— Знал. Первый срок отбывал вместе с ним, в одной колонии. Он тоже сидел за хулиганство: по пьянке одного мужика ножом пырнул. Там и познакомились, подружились.

— Когда и где встречались в последний раз?

Черевач перевел взгляд на стоявший у стены шкаф.

— Там книги, — сообщил я.

Взгляд Черевача метнулся в противоположный угол кабинета.

— А это сейф. На нем, как видите, лежат две обложки от уголовного дела. А вот там, куда вы сейчас смотрите, на стуле стоит пишущая машинка. Ну, так что, Черевач?

— Да ничего, гражданин начальник. Я вот о чем думаю. Какие иногда бывают нелепые, скажем прямее, дикие стечения обстоятельств! Вот вы сейчас мне запросто пришьете «мокрое» дело, и ни один адвокат не поможет...

— Что-то не пойму вас, — сказал я, хотя сразу же раскусил тактику Черевача. Впрочем, тактика ли это? А что, если это и есть не что иное, как случайное в своей нелепой жестокости к сидящему против меня человеку стечение обстоятельств? В моей практике бывало и такое...

Уловив мой взгляд, Черевач сказал:

— Ну что ж, я выложу вам все как на духу, а уж ваше дело судить, правду я говорю или подтасовываю факты. Освободился я тридцатого мая, а первого июня уже был в Соколове: приехал к Елене Герман, с нею три последних года переписывался. Познакомил нас Жора Рогачевский. С ним вместе и отбывал я последний срок, но Жора освободился раньше. Лены дома не оказалось, ездила, как я узнал потом, в деревню к матери. Тогда я отправился к Рогачевскому. Но того тоже не было дома. А его жена, когда узнала, из каких мест я прибыл, в буквальном смысле слова выгнала из квартиры. Я отправился бродить по городу и на улице случайно встретил Казимира Дивнеля. С ним последний раз мы виделись незадолго до моего третьего осуждения. Обрадовался я ему, конечно, — как-никак свой человек в чужом городе. Зашли в столовую, выпили по кружке пива. Казимир после того как по пьянке пырнул ножом человека, водки в рот не брал. Зарок себе дал. Уважаю твердых на слово людей! Там же, в столовой, Казимиру я рассказал о своих мытарствах в вашем городе. Дивнель предложил мне, если не повезет с жильем, чтобы ехал к нему. С гостиницей не повезло, не было мест, и я отправился вечером на автовокзал. Но автобус в сторону Новоселок уже ушел, и мне ничего не оставалось делать, как обосноваться в зале ожидания вокзала. Там меня и увидел Рогачевский. Я попросил его оказать содействие, найти транспорт, чтобы добраться к Казимиру. Он нашел такси. Когда подъехали к хутору Дивнеля, света в окнах его дома не было. Я попросил таксиста обождать меня, так как не был уверен, что Казимир уже вернулся из Соколова. Но дверь дома оказалась незапертой. Я шагнул через порог и наткнулся на что-то мягкое. Включил свет. У порога с раздробленным черепом лежал Казимир. Я, конечно, испугался и выскочил из дома...

Черевач замолчал, потом попросил у меня сигарету. Я протянул ему пачку «Гродно», думая над его словами. О допросах написано много умных статей, брошюр, диссертаций. В них все разложено по полочкам, как у хорошей хозяйки в буфете: здесь крупа, там соль, тут перец, а вот в этой баночке — горчица... Но еще никто толково не написал о главном — где в показаниях свидетелей, потерпевших, подозреваемых кончается правда и начинается ложь или наоборот; как и каким способом найти эту невидимую грань? Бывает, что закоренелый преступник правду расскажет скорее, чем иной свидетель. Общеизвестно, что труднее всего допрашивать человека, судьба которого зависит от его же собственных показаний, как, например, вот этого Черевача. Что это — тонко продуманный ход или же правда? Я спросил:

— Почему вы сразу не заявили об увиденном в доме Дивнеля? Ведь вы же утверждаете, что не причастны к этому преступлению!

— Откровенно говоря, не думал, что вы меня быстро нащупаете. И потом слишком уж у меня подмоченная репутация, чтобы сразу же не вцепились в мою персону, как в подозреваемого в убийстве...

Что ж, резонно. Я предугадывал такой ответ. Но вслух сказал другое:

— А вам не кажется, что слишком уж много случайностей произошло с вами в тот день: встреча с Дивнелем в городе, случай вас свел с Рогачевским. И еще одна, наиболее загадочная случайность — вы первым оказались на месте совершенного преступления! Как это понять?

— В этой жизни многое построено на случайностях, — подумав, ответил Черевач.

Мы молча курили, и каждый из нас думал о своем. Я размышлял над вопросом: как поступить с Черевачом? Задерживать его у меня нет достаточных оснований, отпускать тоже опасно — ищи потом его, как ветра в поле! Человек без определенного пока места жительства...

Правду здесь рассказал Черевач или это не что иное, как тщательно продуманная, взвешенная на чувствительнейших весах ложь, похожая на правду? Правда или ложь? И чем закрепить первое или опровергнуть второе? Чем именно, какими доказательствами?

— Второго июня вы были в этой одежде? — спросил я. Черевач молча кивнул. Я сказал: — Мне придется изъять вашу одежду и обувь для производства