будто выдернул его из каких-то грёз. — Шестнадцать лет. Из младших офицеров.

Солидный срок для моряка. И какая бесславная и страшная гибель для корабля.

Я хотел сказать, что мне жаль, но понял, что не хочу врать, и промолчал.

— Вам не понять, — он махнул рукой. — Вы на своих кораблях как наездники, захотел — поменял, не понравилось то — поменял на другой, это не устроило — поменял на ещё один. А для нас это дом. Больше, чем дом.

— Прекращайте рыдания, Ладрон. Возьмите себя в руки, — холодно ответил я.

Он в последний раз взглянул на тонущий флейт, от которого по воде расходились круги, развернулся на каблуках, и устремился на бак.

Мы наконец-то снова были в пути, свежий ветер гнал нашу бригантину на восток, к Мартинике, одной из самых старых колоний Франции на архипелаге и одному из важнейших форпостов на пути в Европу. И чем ближе мы приближались к Сен-Пьеру, тем мрачнее были мои мысли.

«Поцелуй Фортуны» по-прежнему шёл через пустынный и безлюдный участок Карибского моря, вдали от всех торговых путей и возможных пиратских гнёзд, шёл быстро и ходко, я не сомневался, что он сумеет уйти от любого преследователя, но на душе у меня всё равно было неспокойно. В первую очередь от того, что мы шли с перегрузом и в жуткой тесноте. Никогда ещё я не видел на своём корабле столько людей, более того, незнакомых людей, пусть даже они почтительно снимали шляпы при моём появлении на палубе и заискивающе улыбались.

Всякий раз, выходя из своей каюты, я неизменно встречал хотя бы одного нового человека, и всякий раз я задавал один и тот же вопрос на который слышал один и тот же ответ.

— Жак Перье, месье, я с «Дофина». Луи Бофор, месье, я с «Дофина». Жан Тестю, месье, я с «Дофина», — отвечали они, и менялось только имя, которое они называли.

Их, конечно, было меньше, чем флибустьеров, я бы не допустил численного перевеса не в свою пользу, пусть даже мы были вынужденными «друзьями», но их было достаточно, чтобы это напрягало и меня, и всех остальных.

Спустя пару дней такого путешествия ко мне в каюту постучали.

— Кто? — рявкнул я сквозь закрытую дверь.

— Свои, — раздался приглушённый голос Шона Келли.

— Заходи, — отозвался я.

Ирландец вошёл, откидывая чёрные пряди с изуродованного лица, за его спиной я увидел маячащего Клешню, который хмуро поглядывал на роскошную обстановку капитанской каюты.

— Слушаю вас, джентльмены, — сказал я, отрываясь от писанины и откладывая перо.

Клешня закрыл дверь за собой.

— Как бы тебе сказать, капитан… — протянул Шон.

— Говори как есть, — пожал плечами я.

— Зачем ты, месье капитан, с этими сосунками возишься? — хмыкнул Клешня.

Так-так. Ожидаемо.

— Затем, месье Клешня, чтобы высадить их на Мартинике, как и было обговорено, — в тон ему произнёс я.

— Чушь собачья, — фыркнул он.

— Жак, помолчи, — буркнул Шон, подняв вверх обе ладони.

— Да чёрта с два! — воскликнул Клешня. — Что это за новости?! Может, мы этим ублюдкам ещё и с собой в дорогу денег дадим? Может, мне им жену свою положить? Капитан, это не дело! Где это видано?!

— Тихо, — прорычал я, поднимая на штурмана тяжёлый взгляд.

Клешня заткнулся, но по его лицу было видно, что он ещё очень многое хочет высказать. Возможно, даже то, о чём может пожалеть, но его всё равно распирало от желания выплеснуть накопившееся недовольство.

— Ты, Клешня, не забыл, кто мы теперь такие? Мы, чёрт побери, французские корсары, с королевским патентом, — холодно произнёс я. — А они — французские подданные.

— Плевать, — заявил он. — Сегодня один патент, завтра другой, в чём проблема?

— Хочешь, чтобы за нами вся Тортуга сезон охоты открыла? — спросил я.

— С чего вдруг? Кто узнает-то? Концы в воду, и всё, мёртвые не болтают, — сказал он.

— И скольких ты готов убить? Этих, с «Дофина», ладно, допустим, все за борт шагнули, а из наших? Ставлю свою шляпу, спьяну хоть один, да проболтается, его убьёшь? — я засыпал его каверзными вопросами.

— Про жида не проболтались же, — хмыкнул он.

— Это ты так думаешь. Губернатор же откуда-то узнал и меня поздравил, — сказал я.

— Да и плевать, даже если проболтается кто, убью любого, — заявил он.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, Клешня, — сказал я. — Только я как раз думаю, как провернуть всё без лишней крови и в рамках закона, а вы мне, чёрт побери, мешаете!

Оба визитёра переглянулись, попятились к выходу, бормоча что-то несуразное.

— Ступайте, месье. И не надо лишней самодеятельности, она может быть наказуема, — сказал я на прощание.

Мои офицеры вышли, плотно закрывая дверь за собой, а я уронил лицо на руки, мучительно размышляя, как мне поступить.

Глава 25

Никаких хороших идей не было. Да и нехороших тоже. Вариантов, чтобы и рыбку съесть, и всё остальное, я попросту не видел.

Да, можно было сделать так, как хотел Клешня. Убить всех, поделить золото и исчезнуть, но меня, по очевидным причинам, такой вариант не устраивал.

Можно было довезти груз до Сен-Пьера, получить свои семьсот луидоров и уплыть восвояси, без денег, но с честью и осознанием выполненного долга. Вот только я понимал, что едва мы отойдём от берегов Мартиники, как ко мне в каюту нагрянет делегация недовольных матросов и живо заставит меня прогуляться за борт. Это в лучшем случае. В худшем случае они сперва поиздеваются, поджигая пятки или фитили между пальцев, и никакие прошлые заслуги меня не спасут.

В общем, куда ни кинь — всюду клин, и чем дольше я тянул с решением, тем ближе мы подходили к Мартинике, а чем ближе мы подходили к ней, тем злее поглядывала на меня команда. На меня и бывших матросов «Дофина». Лучше бы я и в самом деле оставил этот проклятый флейт на произвол судьбы. Так было бы лучше для всех, даже для Ладрона и его команды, ведь в руках пиратов их ждут мучения куда более страшные.

В конце концов, я поднялся из-за стола, взял лампу и пошёл на палубу, вновь сталкиваясь с незнакомыми матросами. Я направился в трюм, туда, где хранились те самые