Рассовали барахло: что в тумбочки, что в чемоданы под нижнюю койку.

Соседом Алексея оказался щуплый желтоглазый парень с рассеченной белым шрамом щекой.

— Кому верх, кому низ? — при разговоре щека его подергивалась в гримасе.

— Не знаю.

— Кинем жребий. — Он вытащил монетку. — Орел — верх, решка — низ. Бросаю тебе.

Монетка сверкнула, упала на одеяло.

— Тебе орел. Лезь на верхотуру.

Алексею так и хотелось. Правда, далековато от тумбочки. А там и новое имущество, и остатки домашних припасов. Узелок с деньгами он все же припрятал под подушку, между простыней и матрацем. Туда же запрятал и крестик.

Только разместились:

— Выходи строиться. На ужин.

Ужин тоже оказался на славу. Довольствие за весь первый день их службы: ячневая каша с мясом, квашеная капуста, хлеба по два полуфунтовых ломтя, порция сливочного масла, а к чаю три куска колотого сахару. Алексей любил сладкое, мало доставалось в детстве. Особенно чай вприкуску. Выдул полные две кружки.

Разомлевший в тепле, мягкости, какой никогда не знал в Ладышах, в запахах новых вещей, щедро окруживших его, и в предвкушении такого же необычного завтрашнего дня, он заснул на верхней койке, если и не вполне счастливый, то очень довольный началом своей службы на флоте.

Глава четвертая

Разговор в кабинете Берзина затягивался. Павла Ивановича особенно интересовала белая эмиграция.

— В офицерской среде продолжается размежевание на «николаевцев» и «кирилловцев», — докладывал Путко. — После скандала с вояжем императрицы за океан, большинство переметнулось к Николаю Николаевичу, даже молодые. Но для самих претендентов на российский престол суть спора только в том, кто из них приберет к рукам остатки царской казны со счетов швейцарских и других банков. А денег этих, даже если удастся их заполучить, достанет разве что самим алчущим на безбедное существование. Ни на какое крупное контрреволюционное дело их не хватит. Да и не выпустят их из рук ни Николай Николаевич, ни Кирилл.

— Для чего же понадобился белогвардейцам новоявленный царь? Для знамени?

— Не только. Что один великий князь, что другой — личности мало привлекательные, и поносят их эмигранты почем зря, — ответил Антон. — Но нужны они как дорогие безделушки для заклада в международный империалистический ломбард: ни битым-перебитым генералам, ни политикам типа Маркова-второго Европа и Америка не дадут больше ни гроша.

— А этим князьям, думаешь, дадут?

— Тоже сомневаюсь. Точнее, так: за одни лишь их титулы не дадут. А вот за услуги, которые по их повелению могут быть сделаны белым воинством, чаевые выплатят.

— В чем же суть соперничества между претендентами? — не экзаменуя своего помощника, а проверяя собственные предположения, спросил начальник управления.

— Это — соперничество скрытых сил, стоящих за ними. Николая Николаевича поддерживают Пуанкаре и французский генеральный штаб, которым российская эмиграция нужна для своих целей. Кириллу же покровительствует Германия, более конкретно — Людендорф. Из источников, требующих дополнительной проверки, мне стало известно, что Кирилл связан и с фашистским движением в Баварии, встречался с одним из его главарей, неким Хитлером.

«Туда тянется… К «гуннам» и «бестиям»…» — Берзин снова вспомнил ночные улицы в отсветах мазутных факелов.

— И все же я считаю, что опасность представляет не военная эмиграция, — продолжал Путко, — Обер- и штаб-офицерство, генералы — они все в прошлом. Им подавай монархию, да еще такую, какая была до пятого года. Кто захочет ставить на подобных одров?

— Если не они, то кто же тогда опасен?

— Эмиграция политическая. Хотя политики тоже битые-перебитые, но им и вицмундиры менять легче, и лексикон у них богаче. Конечно, Керенский с его газетенкой «День», «сироты» эсеры, брошенные Савинковым, Бурцев с его махровым «Общим делом», даже группка русских фашистов, почитателей Муссолини, — все это эмигрантский мусор. А вот профессора Милюкова и его «эрдеков», «республиканско-демократическое объединение», их я бы не сбрасывал со счетов. Ведь и до революции для нас опасны были не столько явные царисты, сколько милюковские кадеты. Они умели ловко маскироваться «под цвет событий». Милюков — вот крупнейшая фигура в эмиграции. Хитер. Все время меняет тактику. Теперь он готов даже признать Советскую Россию — советскую, но без коммунистов. И все свои надежды он возлагает не на интервенцию извне, а на подрыв нашего строя изнутри, на внутренние процессы перерождения большевизма.

— Я располагаю и другими оценками. Милюкова считают болтуном, пустым словоизвергателем, генералом без армии: его партия вся может разместиться на одном диване в его кабинете.

Начальник управления выжидающе посмотрел на Путко. К его ничем не выказанному удовлетворению, разведчик твердо ответил:

— Не согласен. Конечно, русского народа этот «генерал от либерализма» никогда не знал, всегда смотрел на происходящее в России, как говорится, из окна вагона первого класса. Но интеллигенцию сбивать с толку он умеет превосходно. И знает, чего хочет. Поэтому если «кирилловцам» да «николаевцам» деньги надо выпрашивать, то Милюкова его коллеги, западные политики, ссужают финансами охотно. К тому же какими-то путями в его распоряжении оказалась часть золота, награбленного колчаковцами в Сибири. — Антон рассказал о своей последней встрече с Милюковым. И подвел итог: — Профессор — как хамелеон. В семнадцатом году, проиграв на конституционной монархии, тут же поставил на республику. Победили Совдепы — и он на следующий день провозгласил: «Совдепы, но без большевиков!» В гражданскую остался в Киеве, под немцами, — и начал добиваться поддержки у Германии. Антанта победила немцев — помчался в Лондон, выколачивать снаряжение для Врангеля у союзников… И так — при любом повороте событий, при любом изменении ситуации. Умеет приспосабливаться, в этом профессору не откажешь. Теперь он проникся дружбой к Деникину, и ныне главная тема его проповедей: русские за границей не должны участвовать в «нерусском деле», а в то же время нужно засылать «троянских коней» в саму Советскую Россию. Один такой «конь», как вы знаете…

Путко не договорил. Берзин молча кивнул.

— Хотя не стоит и преувеличивать значения эмиграции в целом, — добавил Антон. — Эмиграция — мертвое болото, как Сиваш. Один из беженцев точно сказал: «Мы похожи на попугаев в зоосаде — сидим на своих жердочках и что-то бормочем».

Берзин слушал не перебивая. Он испытывал удовлетворение: не ошибся в выборе тогда, несколько лет назад. Путко стал разведчиком высокой квалификации, умеющим не только собирать сведения, но и оценивать их. Научился обобщать, проникать в суть явлений. Это, пожалуй, самое важное умение в их работе… Подтянутый, с открытым лицом, спокойными глазами, он и внешне был приятен Павлу Ивановичу. Выступающий раздвоенный подбородок, контрастируя с мягкими глазами, говорил о недюжинной воле этого надежного, основательного человека.

Путко же, уловив, с каким выражением Павел Иванович смотрит на него, стал вспоминать, как впервые оказался в этом