Он даже расправил плечи и приосанился.

Симпатичная скуластая Алена остановилась у двери кабинета и терпеливо поджидала строптивого больного.

Глава третья

Алексей примостился у двери теплушки — и смотрел, смотрел…

За дверью, распахнутой, как его душа, для новых впечатлений, сначала и много часов кряду тянулось, разворачиваясь вширь, привычное и сосуще родное: болота вдоль насыпи, коричневые кочерыжки камыша, лядины, смешанные леса на низинах, черные боры по холмам, затихшие пожни, сжатая рожь в бабках, овес в пятка́х, покосы со стогами сена, лощины, прорезанные речушками, и неярко проблескивающие озерца, снова болотистые луговины… Хворощеватая, неуступчивая родная земля. Или вдруг выбегала на склон, а то и к самой дороге любопытная деревенька — ну в точности их Ладыши: те же дома на подклетях, по изгородям огуменков развешан лен, сушится на суках гречиха, хлеб в скирдах под островьями… Казалось, сейчас донесется до вагонной двери, ритмично вплетаясь в стук колес, глухой говор цепов в гумнах и защекочет ноздри запах мякины, выдавливая слезу…

Потом снова — на версты и версты — засохшие искривленные стволы, торчащие из черной ряски болот, чахлостой, пузыри — будто выныривали из кромешной глубины пучеглазые Нюткины нечистики. А то начинали подниматься гряда за грядой дубравы вперемежку с осинником, вдруг светлело — березки обсыпали бугор. И за ними дружиной вставал мачтовый сосняк. И снова тянулись дубравы, ельники, осинники. Деревья уже в золоте, сеют листву. Самые грибы, и наступает пора осенней ягоды. Все лето пропадает детвора с кузовками и лукошками в кущах. Взрослые могут потешить душу только в праздники и ненастные дни. Зато отправляются по лядинам на лошадях или на веслах, а домой везут возами и полными челнами. Нет избы, где не стояли бы кадки соленых груздей и волнушек, не висел бы в сенях пудовый мешок сушеных белых, да чтоб одни шляпки, да не лопухи, а с дно стопки и без единой червоточины. Бруснику, клюкву запасают в Ладышах тоже кадками. Клюква еще пойдет — вот прихватят первые морозцы. А блины, овсяные и житные, да пироги с брусникой Алексей уже отведал за тещиным столом, едва язык не проглотил. И земляники, и смородины, и малины, черники по этим местам — пропасть… Э-эх…

Никогда и не думал он, что так прикипела его душа к отчему краю. Вроде бы вот невидаль — их Ладыши, эти хмурые леса и болотные луговники… Все было извечно привычным и не думалось: хороша иль плоха, дорога́ иль безразлична. А вот как, оказывается, не просто отрывать от себя. Знал он, конечно, что где-то есть другие деревни и большие города… Да все, что за границами Ладышей, — чужая рубаха. Разом отсекло от дома, как ножом отрезало. И теперь все, что было, — воспоминания…

«Я не знала, что на елочке иголочки растут, я не знала, что забавочке винтовочку дадут!..»

Стучит, стучит дорога… И другие в вагоне песни — мужские, скрепляющие солдатское братство:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов!

И как один умрем

В борьбе за это!..

Но вот знакомое за дверью теплушки оборвалось: отступили леса, нет воды, распахнулись широкими просторами поля, присели, будто на корточки, избы по деревням.

Сколько потом ни видел Алексей деревень вдоль дороги, казалось ему, ни одна не идет в сравнение с Ладышами. Избы не больше, чем их баньки и житницы, ограды из глины, низкие, хлева. И не дранкой крыты, а соломой. Отец рассказывал, что и называются-то житницы в чужих краях амбарами. Народ одет тоже поплоше. У них как воскресенье, так все девчата в чуйках, шубках, крытых блестящим сукном или плюшем, да и у парней черные суконные пальто. А здесь — зипуны латаные…

Братья ехали в одном эшелоне, но приписаны к разным командам, а значит, в разных вагонах. Виделись только на остановках. Жадно, торопясь, говорили о дороге и о порядках, за многодневный путь установившихся в каждой теплушке. Федору все было нипочем. Алексея же попеременно захлестывали разные чувства: непривычно в тесноте-толкоте, все по приказу; когда заставляют дневалить, надо работать на других — печь-«буржуйку» топить, на станциях уголь, дрова добывать, воду и бидоны с горячей едой из вагона-кухни таскать. Одолевали тоскливые мысли об оставленном доме, о Нюте, еще не начатой толком их семейной жизни. А в то же время — все внове: вон как люди живут, какие домины в городах понастроили; машины по дорогам пылят, паровозы на станциях… Глядел во все глаза.

Одолели длинный мост через Волгу, вода в реке была черная… Потом Челябинск… Урал. Вершины гор уже припорошены снегом. Дивно́!..

Байкала, великого сибирского пресного моря, они так и не увидели — проехали ночью. Поздним пасмурным утром Алексей ухватил только край его, затянутый мглой, — Байкал особого впечатления не оставил.

В Чите теплушки с командой, где был Федор, отцепляли. Братья попрощались. А как писать друг другу, по каким адресам?.. Федька пошел к своему командиру: так, мол, и так, расстаемся, разъезжаемся в неизвестные края. Командир, усатый и губатый, чернущий, как цыган, достал из кожаной сумки тетрадь, поворошил:

— Арефьев Федор… Пиши: «Дальневосточный край, Читинский округ, поселок Верхнеалатуевский… Червоноказачий гусарский полк Кубанской кавалерийской бригады». Вот какой теперь твой адрес.

Алексей ахнул: червоноказачий гусарский!.. Не прогадал ли он со своим флотом?.. Федька и глазом не повел, будто и положено ему было стать гусаром.

Обнялись.

— Прощай, братень.

— До свиданьица. Значит, Федька, я тебе первый отпишу.

Еще раньше, на какой-то колготной станции, увидал он впервые матросскую форму: бескозырки с ленточками, бушлаты с пуговицами, начищенными до солнечного блеска, брюки клеш, полосатый треугольник в вырезе матроски на груди. Военморы были как на подбор: бедовые, мордатые, чубатые. Алексей представил: объявится при таком фасоне в Ладышах, перед Нютой и девчатами! В их деревне моряков отродясь не бывало.

Теперь, когда услыхал, что брата в гусары определили, завистливо скребнуло на душе. О гусарах он тоже не многое знал: «Ой, гусар удалой!..» Да еще из какой-то школьной книжки. Но от самого названия веяло удалью. Да еще червоноказачий!.. На короткой стоянке он подошел к своему командиру, тоже усачу, только не чернущему, а краснущему.

— Куда курс держим? Секрет тебе военный выдавай? — покрутил тот рыжий ус — А ты куда хочешь?

— Все одно: хоть на Северный океан, хоть на Великий.

— На Северном только моржи да белые медведи, там льды круглый год, ледоколу — и тому не одолеть. Военного флота там