Вероника сочувственно стонет.

– При встрече выложишь все в подробностях, – говорит она, но о цели приезда не спрашивает. Ее не интересует ни мое задание, ни истории, связанные с Охотниками или с Советом. Хочется напомнить Веронике, что незнание ее не убережет, но возрожденная дружба – такая хрупкая, что я эту тему не развиваю.

Ночью меня терзают кошмары. Утром я просыпаюсь, но легче не становится. Бентон ходит за мной по школьным коридорам, неисчезающей тенью сопровождает на каждом уроке. На перемене прислоняется к моему шкафчику и, держа в руке альбом, интересуется моим мнением о логотипе, который разрабатывает для рок-группы приятеля. Он рядом и в очереди за ланчем – жалуется на «резиновую» пиццу и теплый соус ранч[9].

Бентон – в тысяче воспоминаний о годичной дружбе. Я и так сильно изнервничалась из-за Сары, Элис и всего остального, а уж когда вспоминаю его смех, улыбку и тычки локтем за партой на ИЗО, то каждый раз теряю частичку себя.

Неделя превращается в калейдоскоп кошмарных снов, призраков в школьных коридорах, вялых попыток сохранить некое подобие нормальности. Я сдерживаю слово и рассказываю Джемме про поездку в Нью-Йорк. Арчер назначает встречи для тренировки вербовочной речи, с которой я обращусь к Дэвиду. Мы изучаем планировку «Холл Фармасьютикалс». Кроме того, я честно пытаюсь максимально хорошо делать домашку, но отстаю все сильнее.

Сердце постоянно болит за тех, кого мы потеряли. За родителей Элис. За брата Старейшины Китинг. За агентов Совета.

И за папу.

Поэтому в пятницу вечером я соглашаюсь поехать с мамой на могилу отца. Лучше, чем сейчас, к завтрашнему заданию я, наверное, готова не буду, а поездка к папе, возможно – только возможно! – разблокирует дар.

Машину ведет мама, и с каждой минутой беспокойство нарастает. После похорон на кладбище я не была, и когда под колесами начинает хрустеть гравий, душа кричит, настоятельно требует развернуться, уговорить родительницу поехать прочь. Но я не могу. Вслух не говорю ни слова, и мы продолжаем путь.

В отличие от меня, мама навещает папу как минимум раз в неделю. Она всегда зовет меня, но я вечно отказываюсь. Слезы застилают глаза, когда я замечаю кривое сучковатое дерево. Мама глушит мотор. Мы молча сидим в машине: мать ждет, когда я сделаю первый шаг. Ее магическая сила наполняет теплый воздух салона, мягко напоминая, что я не одна.

Дрожащими пальцами тянусь к ручке, распахиваю дверь, выхожу навстречу сентябрьскому солнцу и удушающей тишине. От жуткого чувства конца хочется бежать прочь. Мама выбирается из салона следом за мной, мы захлопываем двери. Бах-бах! Тишину вспарывают синхронные звуки.

Земля вибрирует под ногами, но энергия здесь такая же, что и в любой другой точке Салема. Возможно, на кладбище покоятся останки телесной оболочки, но жизненной энергии умершего тут нет.

Ни одной искры. Ни единого импульса силы.

Хотя я все равно ничего не почувствовала бы. Только не с такой болезненно отзывающейся магией.

Просто… Хотелось бы, чтобы после смерти оставался какой-то знак. Или намек, что папа смотрит на меня. Вместо этого Средняя Сестра забирает наши души и уносит туда, куда изгнала ее Мать-Богиня.

После смерти мы воссоединяемся с нашей создательницей, однако родным умершего она не оставляет ничего.

Может, поэтому Мать-Богиня не вмешивается в дела земные. Она довольствуется тем, что позволяет дочерям собирать нас как редких кукол. Мне вдруг становится интересно, что происходит с ведьмами и ведьмаками, которых лишили магической силы. Способна ли Сестра-Богиня отыскать их души после того как они умирают?

Приблизившись к отцовской могиле, я содрогаюсь. Немного утешает, что папа ушел полномочным Стихийником. По крайней мере, в мире ином он будет защищен. Даже если есть вероятность того, что мы вслед за ним отправиться не сможем.

Мы останавливаемся, и мама прижимает пальцы к щекам.

– Что сейчас будем делать? – чуть слышно спрашиваю я.

– Иногда я с ним разговариваю. – Мама прикладывает ладонь к недавно установленному гранитному надгробию. – Рассказываю, как сильно скучаю и как беспокоюсь за тебя. – Она оглядывается и смотрит на меня, но осуждения в ее голосе нет. Она просто говорит правду, хоть и неприятную нам обеим.

Я опасливо выступаю вперед и сажусь у надгробия, прижимаясь к шершавому граниту, как когда-то приваливалась к папе. Пытаюсь вспомнить, как он приобнимал меня за плечи, как целовал в макушку, но ничего не получается.

Хочется воскресить в памяти его смех, парфюм, непринужденную улыбку, но все кажется туманным и ошибочным, словно правильно мне уже никогда не вспомнить.

На глаза наворачиваются слезы, и я подавляю чувства, позволяя злости их вытеснить. Пусть ярость поглотит меня, пусть оплетет сердце, задушив все хорошее, что я лелеяла.

– Ненавижу, что тебя нет рядом, – начинаю я, крепко зажмурившись. – Ненавижу то, что скучаю по тебе сильно и постоянно. Ненавижу, что должна притворяться, что не скучаю, – но иначе я дышать не смогу.

Несправедливо, что воспоминания о Бентоне преследуют меня, как призраки. Почему я вижу парня, который хотел меня убить, а не папу, учившего меня любить жизнь?

Папа, папа… Почему, когда ем, не вижу его за другим концом стола? Почему не помню отцовский смех?

– Думаешь, Морган ему бы понравилась? – Вопрос звучит тихо и робко. Не успевает мама ответить, как душу заполняют эпизоды, которые папа не увидит. Он не приедет ко мне в колледж и не отмочит жуткие и типично отцовские шуточки, осматривая место учебы. Не перевезет мои вещи в общежитие и не будет присутствовать ни на одном из выпускных. Не посоветует, как сделать предложение, если мне захочется замуж.

И никогда не займет место верховного жреца нашего ковена.

А сколько мелких эпизодов я даже представить себе не могу?

– Конечно, понравилась бы. – Мама садится рядом со мной и обнимает.

Вся моя выдержка катится к черту. Слезы текут злой, бурной рекой, тело дрожит так, что я вполне могу провалиться сквозь землю.

Я рыдаю в маминых объятиях, и стены, которые Кэл велел мне разобрать, рассыпаются в прах. Их сметают чувства. Боль от пут, которыми меня привязывали к колу. Стресс, нарастающий каждый день, пока существует препарат. Бремя вербовки на плечах.

Секреты, которые я храню от единственного оставшегося из двух родителей.

– Она не работает, – признаюсь я, вытирая слезы, а стыд ползет по груди, обжигает шею и щеки. – Магическая сила не работает.

Мама отстраняется, чтобы посмотреть на меня, на ее лбу появляется морщина.

– Не понимаю.